– Да не решил я ещё, показываться ли вам али так жить, – проворчал тот, на лавку присаживаясь. – Тебе-то меня бы, коли не захочу, вовек не услышать, а она вот, вишь, чуткая оказалась. Ну я и подумал – чем девку всякую ночь пугать, покажусь да объясню всё как есть. А что чудо – так тут ты прав, и впрямь было то чудом невиданным, мне о таком прежде и слыхать не приходилось. Но то разговор долгий.
Разговор и впрямь долгим получился.
– У нас, домовых, баб не водится, – рассказывал гость, молоко из любимой дедовой кружки прихлёбывая. – Потому дитёнков нам человеческие бабы рожают. Коли есть в дому, где домовой живёт, вдова нестарая, так он к ней ночью во сне и примостится, сон наслав, будто муж покойный её ласкает. А как поймёт, что понесла она, на другую ночь явится как есть и всё проскажет. Той-то деваться уже и некуда, а порухи чести её не станет, домовёнок – не ребёнок, его не девять месяцев, а только три баба носит, да и рождается он легко, потому как маленький, будто котёнок, да и молока мамкиного не просит, ему и козье сгодится. А как подрастёт малой, да срубят в поселении новую избу али иные какие хоромы, так мамка его по обычаю за порог в башмаке вынесет, а хозяину дома нового скажет, чтобы по обычаю же в дом звал. А вашу вот деревню, когда строить начали, так то ли знающего никого не нашлось, то ли старый домовой в новую избу идти не захотел, а молодого в тот срок не случилось. Оттого и живёте без Охранителей, вроде и не страшно, а и не ладно.
– Не о нашей деревне речь. – Тимон вовсе уже не боялся, а оттого приметил вдруг, что гость их и сам не так уж смел, да всё на Найду косится, будто не уверен, надо ли при ней говорить, а и отослать не решается. А чего не говорить-то? Не малявка, чай, всяко видела, откель всяка живность домашняя на свет выходит, да и про деток понимает, что бабы их не в поле находят. – Ты про Найдёнку скажи, как с ней-то вышло? Она-то не домовёнок, да и не парень даже, а самая что ни на есть девка.
Найда тоже про страх позабыла, пристроилась на лавке, хоть всё ж к Тимону поближе, слушала внимательно, а в разговор старших без спросу больше не влезала. Только глазами любопытными из-под копны своей вечно лохматой посверкивала.
– Да не знаю я, как этакое получилось! – Гость и про молоко забыл, отставил кружку недопитую. – Но и то сказать – у нас -то с Линкой, мамкой её, с самого начала не по обычаю пошло. У неё-то с мужем жизнь получилась хоть и короткая, а неладная, что там на деле было, не скажу, а как по мне, так он её без любви брал, за одно хозяйство богатое, что ей от отца-покойника перепало. Бить-то не бил, но и слова доброго она от него не слыхала. Оттого, видать, и деток им не было дадено. А она, Линка-то, всё печалилась, как муж не видит, слёзы лила. А мне её жалко, хозяйка-то она умелая да расторопная, такая всякому домовику в радость. Вот я ей и ворожил по малости – то клубочек сбежавший к ноге подкачу, то птичку звонкую на ветку к окошку приманю… А после придумал – котом, якобы приблудным, обернусь и к ней ласкаюсь. Прежде-то у неё кошка жила, а как померла, так муж новую заводить не позволил, баловство мол, одна шерсть с неё, а мышей в доме и так не водится. А откуда им взяться, мышам-то, коли я дом охраняю?
Так вот и жили, а после муж её на покосе ногу косой поранил да неделю спустя от горячки и помер. Правду сказать, плакала она по нему не с горя великого, а так, от одной доброты своей. Вскоре ж после того как-то чешет она меня-кота за ухом да и говорит: как, мол, отец помер, так только от тебя, котечка, я ласку и видела, вот, мол, коли бы ты говорить умел, так лучшего и не надобно. А, думаю, была не была! И заговорил с нею. Она сперва-то напугалась, а после обрадовалась. Я ей всю правду и обсказал, что домовой, мол, здешний. Она про меня знать-то знала, завсегда молоко за печкой оставляла по обычаю, а видеть прежде не приходилось, нечасто мы людям-то являемся.
Так слово-то за слово говорили с ней вечер, другой, а потом она возьми да и попроси: покажись, мол, в настоящем своём виде, не котом же ты на свет народился. Ну, показался я. Ничего, говорит, симпатичный, правда, на котика похож, только без хвоста. И смеётся, весело так, как при муже, почитай, и не смеялась. Ну с той поры и повелось у нас – как она ткать либо ещё какую работу править начнёт, так я рядом пристроюсь и разговорами её тешу. И сам не знаю, как такое случилось, а только месяца не прошло, как стали мы с ней жить как муж с женой, без всяких снов обманных, по-честному. И скоро ясно стало, что непраздна она. Да только не так всё пошло, как должно было бы. Носила она дитя, как человеческому ребёнку положено, только не девять месяцев, а шесть всего, оттого никто и сказать не мог, что не от мужа дитя рождено. То есть пытаться-то пытались, родня мужнина, чего это, мол, девка такой странной народилась, не подменыш ли лесной? Только старейшина над нею трижды обряд провёл и твёрдо сказал: человеческая девочка, нет в ней Тьмы ни на крошечку, а что на иных не во всём похожа, так на то воля Рожениц и Солнышка Светлого.