— Тогда вот явись в Зимний, — сказал комендант и протянул Репкину записку. — К народному комиссару Луначарскому.
Репкин стряхнул дрёму, затянул потуже ремень.
— По какой линии Луначарский? Чем занимается?
— Чем? — переспросил комендант. — Говорят, музыкой, театрами — там увидишь.
Долго расспрашивать не полагается. Музыкой так музыкой. Выйдя за чугунную ограду, Репкин вскочил в проезжавший мимо грузовик и, приладив к его борту винтовку, помчался в город на Дворцовую набережную.
Во дворце Репкин остановился перед дверью, на которой висело объявление, написанное чернилами: «Комиссия по делам просвещения и искусств».
Репкин постучал. За дверью был слышен громкий голос. Очевидно, говорили по телефону. Репкин постучал ещё и отворил дверь.
За столом сидел уже не молодой, лысоватый человек. Протирая пенсне, он смотрел на Репкина близорукими глазами.
— Вы ко мне? — спросил он.
Репкин протянул записку, которую ему дал комендант. Человек надел пенсне и, прочитав записку, сказал радостно:
— Чудесно, чудесно! Прошу! Садитесь, товарищ Репкин!
Репкин осторожно сел на хрупкий стул с золочёными ножками.
— Так вот, а я и есть Луначарский! — Человек в пенсне подул на озябшие руки и добавил: — Анатолий Васильевич…
— Здравия желаю! — Репкин встал и отрапортовал, как полагается: — Прибыл в ваше распоряжение, товарищ народный комиссар!
— Чудесно! Да вы садитесь, пожалуйста. Я — штатский. — Луначарский ещё раз заглянул в записку и сказал просто: — Ну что же, теперь можно безотлагательно перейти к делу.
Репкин снял бескозырку и пригладил волосы.
— Возможно, вам покажется неожиданной ваша новая роль, товарищ Репкин, — продолжал Луначарский. — Ваша сфера — океан!
— Так точно! — Репкин всё ждал, когда Луначарский даст ему срочное поручение. Не зря же комендант Смольного помешал ему после дежурства выспаться.
Анатолий Васильевич, рассматривая матроса, которого ему прислали в помощь, думал, как бы поделикатнее объяснить этому рыцарю революции, что он должен — какими путями, это ему самому неизвестно — достать уголь, чтобы протопить консерваторию. Там в актовом зале стынет дыхание… А концерт должен состояться! Непременно!
Луначарский снова снял и протёр пенсне.
— Представляете, товарищ Репкин, какое значение имеет каждый концерт? — Луначарский постучал по массивной чернильнице, на дне которой лежал фиолетовый лёд. — Концерт Бородина опрокинет вымыслы буржуазной прессы! Вы знаете, что они про нас пишут?.. Они пишут, что мы с вами варвары!
Луначарский взглянул на Репкина. Тот мял свою бескозырку, стараясь что-то припомнить.
— Они дошли до абсурда! — продолжал Луначарский. — Вы представляете, они смеют утверждать, что нам не понять Бородина!
— Да не знаю я его, Анатолий Васильевич!
— Простите — кого?
— Бородина! — ответил Репкин.
— Не знаете Бородина?
Луначарский замолчал. Потом, подойдя к Репкину, сказал строго:
— Вам, русскому человеку, нельзя не знать Бородина! Я непременно вам о нём расскажу. И вы поймёте, слушая его музыку, что это могучий талант! Но сейчас… — Анатолий Васильевич вынул из жилетного кармана часы. — Сейчас мы должны с вами решить, как выйти из крайне затруднительного положения.
Слушая наркома, Репкин уже прикидывал, куда ему лучше податься, чтобы достать уголь: к дружку на электростанцию или в порт?
«Петька, пожалуй, угля не даст, — рассуждал Репкин. — С ним лучше не связываться. Надо идти в порт».
— Что будем предпринимать? — Луначарский смотрел на Репкина с надеждой.
— Пойду в порт, — сказал Репкин и, козырнув наркому, направился к двери.
— Я вас жду с нетерпением! От вас зависит концерт! — крикнул ему вдогонку комиссар просвещения.
Шагая в порт, Репкин повторял про себя доводы Луначарского.
Зная судовые порядки и характер флотских кочегаров, Репкин в порту долго с каждым из них разговаривал, убеждал, и наконец на крейсере «Смелый» состоялся непредвиденный митинг.
— Мировая буржуазия перевернётся! — кричал с мостика кочегар, сагитированный Репкиным. — Понимать надо! Буржуазия заверяет, что мы с голоду дохнем, а у нас концерт! Большевики за Бородина! Это тебе не дуля с маком!
Кочегара поддерживало явное большинство.
И даже знакомый Репкину помощник капитана попросил слова.
— Господа, я полагаю, — сказал он, — что мы с вами можем оказать Петербургской консерватории наше содействие!
Ему громко, дружно хлопали.