— Правильно, ваше благородие!
На митинге вынесли резолюцию, и Репкин выехал из порта на машине, груженной углем. А уголь и в порту был на вес золота.
К вечеру в консерватории начались репетиции оркестра. Виолончель запела вступление к «Богатырской симфонии». Служители, неслышно ступая по коридорам, закрывали отдушники, не веря, что оттуда идёт тепло.
Неужели это большевики привезли уголь?
Выполнив распоряжение народного комиссара, Репкин решил, что на этом его миссия окончена.
— Разрешите отбыть?
Но Луначарский и слушать ничего не захотел:
— Вы мне необходимы, товарищ Репкин!
Уже через короткое время в Петрограде знали коренастого настойчивого матроса, который воевал за спектакли, концерты, представления в цирке.
Репкин успевал достать хлеб для артистов, обеспечить охрану музея, срочно напечатать в типографии плакаты для фронтовых поездов. Всё это было необычайно трудно, но Репкин справлялся.
— Я родился под счастливым созвездием, — говорил Луначарский. Он был доволен своим помощником.
В царском дворце
Тимошка долго оглядывал комнату в царском дворце, в которой помещалась комиссия по делам просвещения и искусств.
С восхищением дотрагивался до золочёных стульев. И вдруг увидал себя в зеркале. Сначала он отступил, а потом, подойдя совсем близко, дотронулся рукой до холодного стекла. Бледный, усталый мальчишка в плисовой кофте тоже приложил ладонь к его ладони. Тимошка наклонил голову и, тот, другой, тоже. Шея у мальчишки в зеркале тонкая, голова кудлатая, нечёсаная.
— Вот какой я?.. — удивился Тимошка, продолжая смотреть на своё отражение.
— В это зеркало царь гляделся, любовался на свою персону! — сказал Репкин и, подмигнув Тимошке, встал рядом с ним. — А теперь мы!
Репкин поправил свой рыжеватый чуб и, обняв Тимошку за плечи, усмехнулся.
— Ничего!
— Что — ничего? — не понял Тимошка.
— Мы с тобой ребята что надо!
В это время зазвонил звонок. Тимошка вздрогнул.
— Кто это?
— Это телефон, телефон!.. — Репкин подошёл к столу и сказал в трубку: — Я слушаю.
Тимошка никогда такого не слыхал.
— Смеёшься? — сказал он. — Пугаешь?
— Кого пугаю? — И Репкин засмеялся. — Чудак ты, на, послушай!
С опаской прижав трубку к уху, Тимошка услыхал, как кто-то спрашивал:
— А плакат, товарищ Репкин?
— Отпечатали. Привезли.
Окончив разговор по телефону, Репкин расстелил на столе плакат.
— Так, поглядим, — сказал он Тимошке.
На плакате белая трёхголовая гидра, взвившись на упругом хвосте, разинув пасти, из которых торчали острые жала, нападала на солдата, держащего в одной руке винтовку, а в другой — красный флаг.
— Флаги-то у нас есть, — сердито сказал Репкин, — а вот оружия — на семерых одно, и то без патронов… Я бы отрубил этой гидре одну голову. Плакат для армии, в нём должна быть надежда на победу, а без надежды — зачем его рисовать?
— Ты руби все три, — посоветовал Тимошка. — Она, гадюка, наверное, живучая?
— Ишь ты какой! Аника-воин! — удивился Репкин.
— Я и грамоте умею! — похвастал Тимошка.
— Кто же тебя учил?
— Дед маленько, а больше сам по вывескам.
— Как же это? — поинтересовался Репкин.
— Как? Иду, читаю: «Чичкин — молоко, сметана, сыр», «Портной Михайлов, поставщик двора его величества. Шьём визитки, сюртуки, фраки».
Выпятив живот, осмелевший Тимошка важно расхаживал по комнате.
— Ишь ты! — смеялся Репкин.
А Тимошка продолжал:
— «Булочная Филиппова — пироги, калачи, баранки, сайки с изюмом!», «Павел Буре — часы нашей фирмы».
Подойдя к Репкину и заглянув ему в лицо, Тимошка доверительно предложил:
— Хочешь, я тебе часы украду золотые?
Репкин нахмурился:
— Ты что же, и читать и воровать умеешь?
Тимошка понял, что перехватил.
— Ты не думай, я не ворую. Вот те крест. Это когда я с Толиком был… Я и при деде не воровал.
Он испугался. Ну-ка матрос скажет: «Знаешь что, иди ты куда хочешь, а я тебя и знать не желаю, если ты ворюга»?
Репкин молчал. Он смотрел на маленькие обветренные Тимошкины руки.
— Я не ворую, — повторил Тимошка. — Я работаю. Я один по дворам хожу. Не веришь?
Тимошка вздохнул, прикрыл глаза и вдруг запел. Сначала тихо, потом всё громче. Он пел не за пятак, не за кусок хлеба, а чтобы ему поверили.
Репкин слушал и удивлялся.
Тимошка пел песню без слов, которую «поют ангелы».
— Теперь могу романс, — сказал он, открыв глаза.