запел мальчишка, а в толпе кто-то подтянул:
Вслед за маршем шарманка стала играть польку.
Мальчишка сбросил свою плисовую одёжку и, оставшись в линялом трико, на котором мерцали потускневшие блёстки, приплясывая, пошёл по кругу — худенький, лёгкий. Распластав руки, он будто летел.
— Жарь, жарь, не робей! — кричали зрители.
Мальчишка старался. Разбежавшись, он пошёл на руках.
— Господи! Небось все кости поломанные, — вздохнула тётка. Кутаясь в тёплый платок, она, пригорюнившись, смотрела на представление.
— Жрать захочешь — запляшешь, — изрёк солдат.
Разбрызгивая лужи, мальчишка ещё продолжал кувыркаться, когда один из патрульных сказал:
— Хватит, давай кончай комедию.
Взяв у старика мокрую шляпу, мальчишка протянул её «любителям музыки».
— Обратите внимание, имейте сожаление!.. — выкрикивал он звонким голосом.
Толпа стала редеть.
— Имейте сожаление!.. — Мальчишка протянул шляпу матросу. — Имейте сожаление, обратите внимание…
— Вот чёрт! — выругался матрос, хлопая себя по карманам. — Вышел, браток, у меня капитал…
Мальчишка опустил шляпу, а матрос, вывернув карман, протянул закоченевшему попугаю тёмный комок.
— Что это? — спросил шарманщик.
— Сахар… в кармане-то табак, — ответил матрос. — Может, склюёт?
— Ахилл, тебе предлагают сахар, — позвал шарманщик попугая.
Попугай, взъерошив перья, разинул клюв.
В толпе кто-то захохотал и сразу замолк, когда матрос, обернувшись, спросил зло:
— Кому здесь смешно, граждане? Представление закончилось! Прошу разойтись!..
По тихой улице бредут шарманщики. Впереди старик, за ним Тимошка. Так зовут маленького уличного артиста.
Сколько за день они обойдут дворов! Где заработают, а где споют даром.
Старик шарманщик плохо видит — он часто оступается. Шарманка на его спине вздрагивает и гудит своим медным нутром.
— Ах, боже ты мой! — ворчит шарманщик. — Что же это за наказание! Что за погода… Ты здесь? — спрашивает он.
— Здесь, — отвечает Тимошка.
За пазухой у Тимошки попугай. Прижимая его покрепче, Тимошка прыгает через снежные лужи. Дырявые полусапожки у него давно промокли. Тимошке с утра хочется есть. «Скорее бы дойти до трактира, — думает он. — Может быть, сегодня дед возьмёт щей…»
— Господи, пусть он возьмёт щей, — молится Тимошка.
Дед идёт, шаркая подошвами, и Тимошке приходится замедлять шаг, чтобы не перегнать старика.
— Возьми щей, возьми щей, — повторяет Тимошка шёпотом, глядя на сутулую дедову спину.
В трактирах теперь почти не кормят. А если что и подают, то дед не берёт.
— Я не Ротшильд, — говорит он. — Принесите нам кипятку.
— Возьми щей, — упорно шепчет Тимошка.
Ледяной ветер старается помешать шарманщикам перейти дорогу. Дед придерживает свою шляпу обеими руками.
— Ты здесь? — спрашивает он, не оглядываясь.
— Здесь, — отвечает Тимошка, не попадая зуб на зуб.
Но вот наконец они спускаются по крутым ступеням.
Дед толкает дверь, и навстречу шарманщикам густым тёплым паром дышит трактир.
Соль с кипятком
В трактире людно и шумно. По старой привычке сюда к вечеру забегают мастеровые, студенты, холостые чиновники — съесть чего-нибудь горячего, узнать новости.
Половые таких постоянных посетителей знают в лицо. Не спрашивая: «Чего изволите?» — подают кому щей, кому чаю с крутой заваркой.
Всё, что за день произошло в городе, обсуждается в трактире на все лады.
Только в дальних углах трактира, где потемнее, молча сидят приезжие мешочники. Заказав пару чая, они чаёвничают до рассвета, чтобы с утра пораньше попасть со своими мешками на толкучку, сбыть с рук привезённое.
Позже всех в трактире появляются извозчики.
В Питере самому прокормиться трудно, не то что прокормить лошадь. А извозчики ещё держатся.
— Пуд овса тысяча керенок, — жалуются они друг другу. И, развязав кушаки, пьют чай до седьмого пота.
Прислонив шарманку в уголок, дед сел за стол. К нему подошёл половой. Он принёс на подносе чайник и два стакана на блюдцах.
— Садись, — сказал дед.
Тимошка сел на краешек табурета и обнял свой стакан озябшими руками. Он понял, что щей нынче не будет.
— Грейся! — сказал дед. — Грейся!