— Сами говорите — не по своей воле поехал…
— Что правда, то правда, — согласился Репкин.
Репкин часто наведывается в обоз — проведать свою питерскую.
— Ну как, дочка, дела?
Фрося не жалуется. Только спрашивает: «Далеко ли ещё до Питера?»
Вот и сегодня тоже спросила.
— Не знаю, дочка, как получится, — честно ответил Репкин. — Вот до станции доберёмся, там увидим.
— А до станции сколько?
— До станции недалече. Только бы гроза нас не застала.
В небе появилось облако. Потемнев, оно превратилось в тучу.
Обозники стали укрывать мешки на телегах.
Красный отряд выгреб хлеб из амбаров и ям не только у Криночек, но и у других богатеев. В ямах хлеб даже пророс. Ни себе, ни людям — гноили. Теперь обозники везли хлеб на станцию.
— Грозы не боишься? — спрашивает Репкин Фросю.
— Боюсь, — сознаётся она. — Только не очень.
Репкин устраивает на телеге шалашик, накрывает его брезентом. Заботливо поправляет в телеге сено.
— Сиди, дочка, здесь тебя никакой дождь не промочит! — И кричит сердито: — Поторапливайся! Шевелись!
Обозники подтягивают подпруги, смазывают колёса дёгтем.
— До Выселок доберёмся, а там придётся заночевать, — ворчит Опанас.
Фросе видно из своего шалашика, как, придерживая на боку оружие, Репкин бежит по обочине и кого-то ругает:
— Заснул, чёрт мохнатый!
Тарахтя колёсами, спешит по дороге обоз, а чёрную тучу, которая закрыла всё небо, прочертила молния.
Обоз, не останавливаясь в Выселках, повернул к станции.
Вдалеке послышался паровозный гудок.
— Не отставай! Не отставай, товарищи! — слышит Фрося.
А по шалашику уже барабанит дождь.
Бронепоезд
Нет-нет да прорежет небо молния, прогремит гром.
— Ещё далеко гремит, — говорит стрелочник.
Он наклоняется над рельсом и, приникнув к нему, слушает: может, стучит за далёким поворотом поезд? Три дня не было ни одного.
Старик, как всегда на дежурстве, в полном своём вооружении: фонарь у него заправлен, за поясом флажки, за спиной медный рожок. Тридцать лет и в стужу и в жару он встречает поезда, которые подходят к их станции Хуторки. Раньше они ходили по расписанию. А теперь нет никакого порядка, перевернулся белый свет.
Гром стал греметь ближе, но дождь не пошёл. Туча прошла стороной, не уронив на землю ни одной капли.
А надо бы дождя!
Стрелочница растворила в сторожке окно. Вместе с прохладой в сторожку ворвался шум поезда. Без огней он промчался мимо, и было слышно, как, замедлив ход, он остановился на станции.
Вернулся стрелочник, и старики вместе с Тимошкой с опаской пошли к станции.
Будто литой, стоял у платформы невиданный поезд. На паровозе, закованном в броню, золотился на вечерней заре красный флаг, а из бойниц глядели тёмные дула орудий.
На платформе мерным шагом ходили часовые. Вот один из них повернулся. У Тимошки больно стукнуло сердце — Репкин! Не помня себя, Тимошка взлетел на платформу и с разбегу уткнулся в жёсткий бушлат.
— Ты чего, дорогой?
На Тимошку смотрел незнакомый матрос.
— Ты не Репкин?
Не понимая, как это он обознался, Тимошка продолжал держать матроса за руку.
— Иди сюда! Иди сюда! — манила его издали стрелочница.
Подойдя поближе, она запричитала:
— Не в себе он, простите его, ваше благородие!
— Мать честная! — Матрос даже выругался. — Какой я благородие? Мы, мамаша, свои, питерские!
Матрос не похож на Репкина. Ростом повыше и лицом другой. У Репкина усов нет, а у этого усы. Он старше Репкина, даже седой.
— Не знаю я твоего Репкина, — сказал матрос. — Нас на Балтике не одна сотня, не одна тысяча. Твой Репкин с какого корабля?
— Не знаю… — растерялся Тимофей. — Он во дворце работал.
Тимошка ещё надеялся: может, всё-таки здесь Репкин? Но среди матросов, которые прошли по платформе строем, Репкина не было.
Прежде чем поезд отошёл, на станции был митинг. На митинг пришли не только те, кто жил у станции, прибежали и деревенские.
Ораторы, взобравшись на крышу бронированного паровоза, говорили речи.
— Белые воюют за капитал! — громко произнёс оратор.
— А мы — за революцию! — закричал вдруг Тимошка.
— Тише ты! — зашикали на него.
А матрос, который говорил речь, его похвалил:
— Правильно, браток. Мы — за революцию! Предлагаю, товарищи, спеть «Интернационал»!
Взмахнув рукой, он запел первым.