— Я под Новый год к нему из цирка во дворец бегал. Только его там уже не было, — рассказывал Тимоша. — Простил бы он меня, как ты думаешь?
— Он за тебя очень тревожился, — ответил Александр Иванович.
— Тревожился?
Тимошка представил себе Репкина, как они идут с ним по набережной: Репкин впереди, а он, Тимошка, перепрыгивая через ледяные лужи, старается от него не отстать. Тимошка робеет. Кто знает, куда его ведёт матрос? Может, шмыгнуть в подворотню? А матрос идёт себе вперевалочку да поторапливает:
«Шагу! Шагу, Тимофей! Ать-два! Левой! — И, обернувшись, говорит: — Теперь, воробей, скоро дойдём, не сдавайся».
Тимошке от доброй шутки становится теплее. Он уже бесстрашно топает по широкой дворцовой лестнице рядом с Репкиным. Ать-два! Ать-два!
— Тимми! — окликает его в темноте Александр Иванович.
Очнувшись, Тимоша поднимает голову. Нащупав под рукой коробку со спичками, он зажигает коптилку. Огонёк коптилки чадит, мигает. Тимоша подправляет его проволочкой. Огонёк начинает трещать, гаснуть. Потом, набрав силы, горит крохотным, но ровным пламенем.
— Не может этого быть, чтобы убили Репкина! Не может этого быть! — повторяет Тимошка.
А ветер гудит: «Убили… Убили…»
«Марсельеза»
В тот день, когда Гнедин просил Александра Ивановича с Тимошей пожаловать к нему, все волновались.
Накануне Фрося чистила и штопала Тимошкину курточку. Давно уже истрепался костюм, который купил Тимошке акробат Польди, чтобы ехать в Европу, да и подрос Тимошка. Куртка ему мала.
— Повернись, — просит его Александр Иванович.
Тимошка поворачивается вправо, влево.
— Может, вверх ногами встать? — говорит он.
— Замолчи! — сердится Фроська. — Ещё надо маленько отпустить, — и снова принимается за работу.
«Вот завтра, — думает Фрося, — решат: годится Тимошка в музыку или нет. Может, выпадет ему счастье?»
Фросе хочется, чтобы в такой день Тимошка был принаряженный.
— Шов-то видать, — досадует она. — Разгладить бы, да утюг развести — угля нет.
Фрося распяливает куртку на руках и ещё раз её оглядывает.
— Хорошо, хорошо, Фросенька! — успокаивает её Александр Иванович, — Уверяю тебя, вполне прилично.
Фрося всё же решает переставить пуговицы…
— Немного пошире будет, как по-вашему?
— Может быть, — соглашается Александр Иванович. Его самого беспокоит совсем другое. — Профессор решил послушать тебя сам, прежде чем определить в училище, — говорит он Тимошке. — Я все думаю: что ты споёшь?
Тимошка усмехается:
— «Маруся отравилась» могу спеть — она жалостливая. Жила — и нету.
Тимошке неохота идти к профессору:
— Буржуй! Чему он выучит?
Тимошка не верит, что Гнедину доверял матрос Репкин. На квартире жил. Что ж такого? Жил и жил.
— Профессор небось боялся, что рояль отберут, вот и пустил жить большевика.
— Что ты городишь? Что ты городишь?! — Александр Иванович берётся за голову. — Пойми! В какое положение ты меня ставишь? Алексей Лаврентьевич — уважаемый человек, замечательный музыкант. Профессор! А ты? Невежа!.. Мальчишка!
— Ладно, пойдём! — соглашается Тимошка.
— Все вместе пойдём, — говорит Фрося. — Тоже погляжу, где матрос жил.
День наступил морозный, солнечный. Деревья стояли будто в снежном кружеве.
Александр Иванович с Фросей и Тимошкой шли по дорожке Летнего сада.
— Будет тебя профессор о чём-либо спрашивать, отвечай ему вежливо, — наставлял Тимошку Александр Иванович. — Не оконфузь меня, старика.
Александр Иванович волнуется и тяжело дышит.
— Вы бы потише шли да на ветру не говорили, — советует Фрося и заботливо поправляет ему шарф. — А то опять захвораете.
— Спасибо, Фросенька, — благодарит её Александр Иванович и вдруг спохватывается: — Тимми! А ты не забыл носовой платок?
— Вот он, — отвечает Тимошка. Никогда в жизни у него не было носового платка, а вот лежит в кармане, батистовый.
— Ты не сомни его, — говорит Фрося. — Он глаженый.
Фрося глядит на Тимошку и не может понять: притих Тимошка, чтобы не огорчать Александра Ивановича, или ему боязно — ну-ка, не примет его профессор в музыку?
Они переходят площадь и подходят к дому.
За оградой перед домом клёны. Их тёмные стволы горят на солнце бронзой, а ветви опушены инеем.
Тимошка лепит тугой снежок. Бац! И снежок разбивается о чугунную ограду снежной пылью.
— Не озоруй! — останавливает Тимошку Фрося.