Проснулись затемно. Наскоро умылись, оделись и пошли в столовую. По пути догнали Усенко, и тот, здороваясь, крикнул:
— Как, братцы славяне, нынче морозец?
— Лютоватый, но терпимо, — сказал Тимур.
— Звир-р-рячий! — дурачась, зарычал Усенко.
— Э-э, кедровые шишки! Раз пригласили к себе нас, чалдонов, — привыкайте к сибирским порядочкам! — рассмеялся Шутов. — Это мы с Батей к вам в Европу зеленую стужу привезли!
После завтрака Шутов сказал Тимуру, что Московец собирает комэсков и командиров звеньев, а всех остальных на аэродром доставят машины.
— Машины? — удивился Тимур. — Здесь же близко! — И пошел. До проходной добрался вчерашней дорогой.
Его остановил строгий звонкоголосый окрик:
— Пропуск!
В синеватом свете тусклого фонаря, упрятанного под надежный козырек, Тимур увидел девчушку в куцем ватнике, защитного цвета юбчонке и великоватых сапогах; голову воинственно венчал авиационный шлемофон. Мордашка с тоненькой шейкой поблескивала двумя пуговками круглых, подозрительно разглядывающих его глаз.
— Ты кто такая?
— Я на посту — дневальная, — бойко отчеканила она. — А вот ты кто? Чой-то я такого не видала у нас, даже среди новеньких. Пропуск есть?
— Еще нет, — улыбнулся Тимур: его забавлял безбоязненный вид этой девчушки. — Но я здешний летчик. Честное пионерское.
— Говори! Летчиков у нас на машинах привозят.
— А я люблю пешком ходить.
— Чой-то не знаю среди наших таких любителей, — не сдавалась та и попятилась к телефону. — Пропуск или…
— Не думаешь ли ты, что я лазутчик? — рассмеялся Тимур. — Ладно, зови дежурного, объясню ему.
— Больно быстрый — дежурного! Нет тут дежурного, на завтраке он. Я сейчас главная! — И сняла трубку.
В это время послышалось урчание мотора, подъехала машина, и в будку вошли. Оглянувшись, Тимур обрадовался: узнал медсестру.
— Товарищ бдительный дневальный, вот кто может подтвердить, что я не злоумышленник.
— В чем дело, Григорьева? — холодно спросила Тоня, и бровки ее строго соединились.
— Ой, Антонинка, как хорошо — хоть ты подоспела! Без пропуска… — И, подойдя близко к медсестре, торопливо шепнула — Подозрительный, летчиком прикидывается, а глянь на обличье — вылитый фриц-ариец: дылда, зенки голубые и прядка из-под шапки белявая торчит. Кто там приехал, зови.
— Не мели ерунды. Это из нового полка летчик. Тот, что в Выползове на вынужденную сел.
Тимур стоял, смотрел на этих молоденьких девчат и улыбался: ему казалось, что все они трое играют в какую-то полусерьезную игру. Дневальная прижала ладони к своим вспыхнувшим щекам:
— Ой, чо ж ты сразу не сказал! Ты — Тимура, да?
Он не выдержал и громко рассмеялся:
— Ну что ж, пусть будет так — Тимура.
Тоня, окинув их недобрым взглядом, перебила:
— Григорьева, сколько можно ждать — пропускай санитарную машину!
— Ой, чой же это я! — И девушка выбежала, топоча тяжелыми сапогами.
Тимур, все еще смеясь, сказал:
— Вот спасибо вам, выручили, а то — хоть караул кричи.
— В самом деле, как вы оказались здесь? Ваша машина еще у столовой.
— Вот видите! Мой ногомобиль более скороходный. Я, Тоня, пешочком. Ужасно люблю этот вид транспорта. Надеюсь, что это не тяжкое нарушение — рукой ведь подать!
— Неосмотрительно с вашей стороны. Сегодня мороз минус тридцать! Не обморозили щеки? — И она профессионально оглядела его пылающее широким румянцем лицо. — Как будто нет… Однако не рекомендую.
Вбежала дневальная:
— Антонинка, врачиха тебя дожидается!
Тоня недовольно подобрала пухленькие губы и пошла. Но, открыв дверь, менторски бросила:
— Григорьева, после дежурства не забудь — занятие. Подготовься как следует.
— Чо ты, Антонинка?! Как можно забывать? — И к Тимуру с достоинством: — Это у нас курсы медсестер. А вообще-то я в БАО.
Тоня вышла, неохотно закрыв дверь. А Тимур продолжал смотреть на кукольное создание в шлемофоне и чувствовал, как в груди возникает что-то жалостливое, трогательное.
— Григорьева, сколько ж тебе лет?
— Пятнадцать… Но уже пошел шестнадцатый!
— А зовут тебя как?
— Нюрой… А лучше Аней зови.
— Я тебя буду называть Анкой. Не возражаешь?
— Ой, как в «Чапаеве»! Меня еще никто так не называл.
— А я буду. И что ж ты делаешь в БАО?
— Я… парикмахер.
— Вот и отлично! Я к тебе приду стричься, а то зарос, как дикобраз! Ну, пока, Анка. — Хитровато улыбнулся: — Значит, можно без пропуска?
— Ой, о чем говоришь, Тимура, проходи!
Аэродромный простор чувствовался и в темноте: куда только доставал взор, везде лежало ровное, без теней, темно-синее поле, сливавшееся там, где должен быть горизонт, со сплошной стеной непроглядной дали. В морозном воздухе висел густой рев прогреваемых двигателей.
Напряженно вглядываясь в темноту, Тимур не без труда отыскал капонир, укрывавший его «як». Вплотную подошел к Менкову, и механик, как положено, взял руку под козырек и о чем-то доложил. А что сказал — невозможно было понять, и Тимур громко выкрикнул одно лишь слово:
— Как?
Тот понял, поднес к лицу командира — чтобы лучше разглядел — большой палец и потер над ним пальцами другой руки: на большой с присыпкой! Но Менков не удовлетворился языком немых и прогорланил:
— Мотор — дай бог каждому такой!
Вскоре подъехали машины с летчиками, Шутов и Усенко, проходя мимо, остановились.
— Лейтенант Фрунзе! Ты здесь? — окликнул Иван, Тимур услышал и шагнул навстречу:
— Так точно, товарищ командир!
— Я только что от Бати! Учти: сегодня он с тобой будет летать!
— Новый экзамен?!
Вмешался Усенко:
— А как же! Через Батин «фильтр» мы все прошли!
— А сейчас, — снова крикнул Шутов, — бери свой экипаж и шагайте в хозяйственную землянку нашей эскадрильи!
— Понял! А что там?!
— Политинформация! Комиссар будет вводить нас в курс обстановки на Северо-Западном фронте.
В землянке техсостава 1-й эскадрильи светло: лампочка подключена к аккумулятору и ярко освещает прилаженную к бревенчатой стене карту. Комиссар Дмитриев, теребя в руках тетрадку, оглядел собравшихся. Летчики, техники и механики, теснясь, разместились на нарах, ящиках, а то и просто на полу, у самой карты. Тимур пристроился с Менковым и Аверченко у дощатого столика, на котором комиссар разложил несколько газетных вырезок с жирно подчеркнутым кое-где текстом.
— Внимание, товарищи! Сегодняшнюю политинформацию мы посвятим нашему фронту… — Дмитриев вынул из полевой сумки толстый красно-синий карандаш и провел им по карте по линии Новгород — Старая Русса — Демянск. — Попытаемся выяснить, кто же противостоит нашим войскам на северо-западе, ибо, чтобы наверняка бить врага, надо его знать.
Тимур почувствовал, что сзади к нему кто-то склонился, и тут же услышал торопливый шепот:
— А мы и так знаем: враг тот, кто прет «дранг нах остен». А посему — били, бьем и будем бить!
Тимур невольно улыбнулся: «Неугомонный Усенко!» А Дмитриев продолжал:
— Потерпев неудачу под Москвой и пугаясь возможности повторения московского варианта на севере, немецко-фашистское командование вознамерилось во что бы то ни стало удержать позиции по всей линии фронта от… — карандаш комиссара ткнулся в синее кольцо, охватившее город на Неве, — от Ленинграда до захваченных Новгорода, Старой Руссы и южнее. Третьего января текущего года Гитлер издал приказ. Суть его сконцентрирована в одной строке: «Цепляться за каждый населенный пункт!»
Сдержанно прошелестел шумок, а чей-то голос в глубине землянки выкрикнул:
— Крючков не хватит ему, чтоб за каждый зацепиться!
Вспыхнул смех. Дмитриев предупредительно поднял карандаш:
— Смех смехом, а вы послушайте дальше. К началу нового, сорок второго года наиболее мощные узлы группы вражеских армий «Север» находились именно под Ленинградом, именно в районах Новгорода и именно восточнее Старой Руссы, у Демянска… — С каждым нажимом на слове «именно» Дмитриев у называвшихся населенных пунктов делал карандашом энергичные круги. — Именно в район Демянска фашистский генерал Буш втянул значительные силы своей шестнадцатой армии. И, что для пас особенно важно в смысле информации, там же сосредоточилась и поныне действует вражеская авиадивизия «Рихтгофен» из отборных германских асов, которых, учтите, пестовал и воодушевлял сам Герман Геринг. Вот тут-то, я бы сказал, нам не до смеха.