Когда двое подошли ближе, Тимур узнал Домогалова; второго, старшину, он видел впервые. Домогалов что-то быстро говорил. Тимур расслышал последнюю, негромко оброненную фразу:
— Тот, в новеньком реглане, лейтенант Фрунзе.
— Разрешите обратиться, товарищ лейтенант? — подкатился к нему плотный, как боровик, старшина и, не дожидаясь ответа, сказал: — Прошу после боевого дежурства заглянуть на склад ОВС. За новым комбинезоном. Накладную только, пожалуйста, в вещевом отделе получите. Там в курсе.
— Новый? Это какая-то ошибка, — возразил Тимур. — Мне еще не положено получать новый комбинезон — срок носки не вышел.
Заинтересованные разговором, от соседних самолетов подтянулись механики, подошел воентехник Дроздихин. А старшина тихо-тихо:
— Никакой ошибочки… Это, так сказать, из особой категории — из союзнического подарка.
— И что, эти «особые категории» всем летчикам расписаны?
Вмешался Домогалов, недовольно поглядывая на «посторонних», разъяснил:
— Таких спецкомбинезонов — раз, два и обчелся. — Подойдя к Тимуру вплотную, тоже снизил голос: — Но учти, начальнику ОВС за тебя я голос замолвил, а то бы не догадался… И просьба к тебе: будешь получать накладную, скажи нашему тряпичнику — пусть и мне выпишет. Тебе он не откажет.
Тимур смотрел в лицо Домогалова и болезненно думал: «Мне он не откажет… Где я еще слышал такое?.. Ведь слышал же, точно помню! — И вдруг обожгло: — Петруха так сказал: мне, мол, в моторе ВК-105 не откажут! Да сколько ж так может продолжаться!»
Механики негромко переговаривались. Дроздихин им что-то густо окнул, и те примолкли. Тимур, подавляя непривычный приступ ярости, неестественно спокойным голосом спросил:
— Чего это у вас голосовые связки осели — как-то загадочно шепчетесь? А теперь, Домогалов, ты скажи, только сразу и на полный голос: ты — человек честный?.. Ну, отвечай, долго не раздумывая, — здесь все свои, боевые товарищи по эскадрилье.
— Как… это? — пролепетал тот и зыркнул на старшину.
— А так — честный или хапужник? — Маленькие глазки по-куриному сморгнули, к тонким губам прилипла кривая улыбочка. Домогалов онемел, а Тимур повернулся к старшине: — На склад я приду за «подарочным», когда их распишут на всех ведомых полка.
Старшина смотрел на этого непонятного ему молодого летчика и смущенно бормотал:
— Так я пойду, товарищ лейтенант. Разрешите идти?
Домогалов пришел в себя, осуждающе покачал головой: «Эх ты, такую возможность упустил!» — и поспешил догнать старшину.
Из свободного полета вдоль линии фронта Домогалов, летавший в паре со своим ведущим, лейтенантом Елисеевым, вернулся один. Маленький, щуплый, с позеленевшим лицом, он, словно никогда этого не делал, неумело спрыгнул с крыла. У самой земли потерял равно-весне и упал на сухой примятый снег. Первыми к нему подбежали механики и, подхватив под руки, приподняли, поставили на ноги, спрашивая:
— Младший лейтенант, ты ранен?
— Почему один?.. Где Елисеев?
Домогалов бессмысленно переводил с одного на другого взгляд круглых, обесцвеченных страхом глаз, беззвучно шевелил землистыми губами, обметанными чахлым рыжеватым пушком небритого лица.
Неподалеку готовилась к вылету группа Кулакова. Впервые с этой группой на линию фронта вылетал в паре со своим ведущим и Тимур. Неожиданно для всех с группой Кулакова решил лететь и командир полка. Такому решению предшествовал его разговор с лейтенантом Фрунзе, который накануне подошел к нему и, сдерживая рвущееся волнение, попросил разрешения обратиться. И когда Московец сказал: «Слушаю», Тимур заявил, что у него складывается впечатление, что его оберегают от переднего края, а назначают лишь на барражирование. Слушая Тимура, Московец в уме подсчитал часы налета молодым летчиком при барражировании, вспомнил, что еще в Монино его основательно проверил Кулаков и восторженно отозвался: «Держу пари — будущий ас!» Да и при перелете в Крестцы он не растерялся. Потом Московец сам с ним полетал, посмотрел и убедился: «Паша прав — отменно пилотирует…» «Что ж, сынок, полетим на тот передний…»
Уже была поставлена общая задача, прочерчен на картах маршрут, выработан план согласованных действий, и тут-то произошла заминка — низко с ревом пронесся одинокий истребитель, а вскоре предстал перед командиром полка и группой Кулакова сникший, потерянный Домогалов.
Суровое лицо Московца помрачнело. Скулы взбугрились от предчувствия недоброго.
— Докладывай.
Домогалов, сухо сглотнув, выдавил из себя:
— Бой вели… неравный.
— Что с Елисеевым? — хрипло оборвал его Московец.
— С… сбит.
— Где упал?!
— Там… у них… — И, сжимаясь под тяжелым взглядом командира полка, заторопился: — Их было много… Я все боеприпасы расстрелял.
Летчики подавленно молчали. Первым взорвался Усенко:
— Отомстим хыжакам за Елисеева!
— Иди отдыхай, — сказал Московец и повернулся к группе: — По машинам!
Взлетев, пошли попарно пеленгом. Впереди — командир полка. На полпути все заметили «яка». Он низко тянул со стороны фронта на Крестцы.
«И этот возвращается один, — подумал Тимур, загораясь яростью, — Из соседнего полка, должно быть… Впрочем, у них не «яки», а «лавочкины». В наушниках из чащобы помех прорвался голос Шутова:
— Тимур, будь внимателен, без команды не отрывайся.
— Понял.
Под крылом простирались сосновые леса: сверху они, заснеженные, напоминали вспененное море. Тимур оторвал взгляд от утомительно однообразной местности и сосредоточился на поставленной задаче. В сознание вселилась холодная логика расчета: максимум внимания до боя, а в бою — мгновенный маневр и, если выпадет счастье, сокрушающая атака…
Головной истребитель покачал крыльями: внимание! Каждый ведущий повторил Батин сигнал. Шутов и по рации продублировал:
— Внимание, Тимур! Фронт!
Московец свернул Влево и повел группу вдоль изогнутой, едва различимой на снегу двойной неровной полосы траншей и огневых позиций. То тут, то там возникали темные всполохи дымков. Велась орудийная перестрелка. Движения перед передним краем не было; только в тылу изломанных тупыми углами ходов сообщения да на пятачках огневых позиций у черточек-орудий по-муравьиному суетились точечки-бойцы.
«Давай, пушкари! Нажимай! — мысленно подбодрил свою сторону Тимур и вдруг подумал: — Может, там и Левка Гербин громыхает своим огневым взводом? Давай, Лева, круши захватчиков огнем своих пушек!»
Все посторонние мысли оборвало предупреждение: «Внимание! Впереди снизу слева «мессеры»!»
Тимур увидел их сразу. Четверка Ме-110 приближалась со стороны Старой Руссы, нацеливаясь прочесать передний край советских войск. Задача ответных действий ясна. Она определена еще на земле: сейчас Батя поведет звено Усенко в атаку, а Кулаков будет руководить остальными, прикрывая атакующих от возможного нападения на них вражеских истребителей.
Произошло все так, как и предусматривалось, словно воздушный бой был заранее расписан и рассчитан за себя и за противную сторону: сначала Усенко со своим ведомым вслед за Московцом бросился в пике, а потом на линии нейтральной полосы «яки» рванулись на «мессеров» в лобовую и помешали им выскочить на наш передний край. Опасаясь столкновения, вражеская четверка отвернула и, огрызаясь пушечно-пулеметным огнем, метнулась в сторону. Разобравшись в обстановке и перегруппировавшись, она теперь намеревалась принять воздушный бой.
Прикрытие четверки не заставило себя долго ждать. Еще два «мессершмитта» выскочили откуда-то сбоку и устремились на атакующих. Тут-то Кулаков и бросил две пары «яков» им наперехват, оставшись со своим ведомым и парой Шутова господствовать в верхнем ярусе.
Развязка наступила быстро. Один Ме-110, выбрасывая мазутно-черные клубы дыма, косо устремился к земле, и через несколько секунд на белой нейтральной полосе возникло косматое облако взрыва; остальные из четверки разошлись в разные стороны и бреющим полетом ушли в глубину своей стороны; за ними, петляя и изворачиваясь, поспешила и пара «мессеров» из их прикрытия.