Группа Кулакова вернулась без одного самолета: «як» ведомого комэска был поврежден и сел, едва дотянув до позиций своих войск. Зато в актив эскадрильи записали «хеншель» и двух «лапотников», как насмешливо прозвали фронтовики Ю-87 за их неубирающееся шасси с громоздкими обтекателями.
Только приземлившись на своем аэродроме, Тимур осознал, что в его боевой биографии свершилось главное — им одержана первая персональная победа. Летчики окружили его, поздравляли с жаром и товарищеской искренностью. Кулаков долго тряс ему руку, приговаривая:
— С первым личным трофеем!.. Не сомневался!.. Горжусь!..
А Иван, обнимая и тиская его, нашептывал в. ухо:
— Снайперски, ей-ей, снайперски! Свалить «хеншеля» — это ж, кедровые шишки, не цигарку выкурить!
Подоспевший комиссар эскадрильи Дмитриев, пробившись в тесный круг, объявил:
— С КП наземных войск только что радировали Куцевалову: благодарят от лица всех окопников за сбитый корректировщик, успевший намозолить глаза и натворить немало бед.
На шум вернувшихся с боевого задания истребителей поспешила медсестра. Выпрыгнув из укрытой под навесом крайнего капонира санитарной машины, Тоня на ходу оглядывала возбужденных летчиков и взволнованно думала: «Где же он? Что-то его не вижу…»
Всей тесной группой двинулись на КП полка, к Бате. И тут-то она увидела его, смущенного, в расстегнутом и сбитом на затылок шлемофоне, с выбившейся на чистый лоб пшеничной прядкой и с оголенной белой шеей, на которой у горла алели два надавленных кружочка — следы от ларингофонов.
Прошли мимо, он скользнул по ее лицу обидно невидящим взором. И только кто-то из задних запоздало оглянулся и крикнул:
— Привет, Тонечка! Отбой твоему хозяйству! Потери — один «як»-подранок. Но не пугайся — пилот цел и невредим, на попутных доберется!
Тоня опечаленными глазами смотрела им вслед, а когда они скрылись в землянке, рассеянно вынула из кармана шинели матерчатый комочек, развернула его. Кисет с недоконченной вышивкой. Даже игла с красной ниткой воткнута в последнюю букву: «Тимур, живи и побеж…» Она вернулась в машину, подсела к окошку и продолжила вышивку. Под иглой постепенно выписались еще три буквы: «…дай».
Дверь открылась, вошла женщина-врач. Тоня быстро свернула и спрятала кисет в карман.
Приближался обед. Машина привезла свободных от боевого дежурства летчиков в поселок. Тимур, прежде чем зайти в столовую, прошелся по улице, все еще находясь под впечатлением своего первого успешно проведенного воздушного поединка. «А ведь здорово я его снял! — Но сразу же приструнил себя и даже остановился. — Что за телячий восторг!»
И тут на Большой Садовой, у дома № 12, его неожиданно окликнули:
— Тимура! — У калитки стояла Анка, и в ее глазах светилась радость, — Когда ж придешь стричься? Обещал же!
Все стало на свои места: он после возвращения с задания приехал в столовую; она, Анка, напоминает о своих ножницах парикмахера. Подошел и пожал ее по-детски маленькую ручонку.
— А хоть сейчас!
— Ой, так пошли же! Только что подстригла своего командира, и тебя, Тимура, замечательно подстригу!
Пока входили в дом, она успела сообщить, что здесь, у местных Лобачевых, разместились «на пожитье и работу» инженеры и техники БАО. В одной из комнат, куда они вошли, за тесно сдвинутыми столами сидели штабные работники батальона, занятые своими гроссбухами и ведомостями.
— Проходи в ту комнату, Тимура, я сейчас. — Она кивнула на смежную дверь.
В соседней комнате Тимур присел на скрипучий венский стул, осмотрелся. Некогда царивший здесь провинциальный уют нарушен казарменным строем нескольких коек, по-армейски застланных серыми одеялами. О былом житье напоминали лишь горшочки с геранью и резедой да незатейливая симметрия рамок с семейными фотографиями на стенах.
Тимур почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся. В дверях стояла женщина в валенках и наброшенном на плечи платке и вопросительно смотрела на незнакомого летчика. Тимур встал:
— Я Анку дожидаюсь… — и провел рукой по волосам.
— A-а… Наша Нюрочка мастерица… — И вздохнула глубоко. — Совсем девчушка, а видите — при настоящем деле. Сирота она.
— И давно? — непроизвольно вырвалось у Тимура.
— Нюрина мать померла еще до войны, а отец совсем недавно погиб под Старой Руссой. Рядовым бойцом воевал…
Анка вошла порывисто, весело объявив:
— Следующий!
Без шлема ее головка с аккуратно причесанными волосиками показалась еще более детской и беззащитной.
— Покажи, Нюрочка, лейтенанту, на что способны твои талантливые руки! — Женщина матерински улыбнулась ей и вышла.
— Хозяйка наша… — сказала Анка. — Прошу, Тимура, снимай реглан и садись поближе к окну.
Сидел смирно и смотрел на сказочный лес, нарисованный морозом на оконных стеклах, а ножницы ценькали над его головой, сбрасывая на пол светлые прядки волос.
— Вот и все, Тимура! — Она осторожно сняла полотенце, протянула крохотный кругляшок зеркальца, а сама пошла за веником.
— Анка, да у тебя и в самом деле талант! Быть тебе…
— Не, не, Тимура! — появляясь в дверях, протестующе замахала она веником. — Стрижка-брижка — временно. Меня Тоня медицине обучает.
Потом они оделись, вышли на скрипучую под ногами морозную улицу, и он неожиданно заговорил о ее будущем:
— Кончится война, пойдешь учиться, Анка. Тебе по душе медицина? Это замечательно! А пока воюем, крепись, не унывай. Рядом с тобой твои товарищи, боевые друзья. И помни, Анка, за твоего отца мы отомстим.
Она слушала, смотрела на него большими глазами и согласно кивала.
— Теперь, Анка, пойдем. Буду расплачиваться.
— Ой, чо ты, Тимура?! Такое скажешь! Никаких расплачиваний!
— Я еще не обедал, а мне кое-что вкусное полагается на третье. От угощения не отмахиваются!
Но в летную столовую войти она наотрез отказалась, и он погрозил ей пальцем:
— Минутку, только смотри не удери! — и, хлопнув дверью, скрылся. Ему хотелось сделать что-нибудь приятное этой обездоленной войной девочке.
Минуту спустя он вышел, держа в руке и протягивая ей шоколадку в голубой обертке. И тут-то их перехватил Иван Шутов:
— Вот ты, оказывается, где пропадаешь — в компании с дамой! А я с ног сбился — ищу. — И к Анке: — Он у нас сегодня именинник — фашиста сбил! А в такой день я без своего напарника просто не могу.
— Ой, Тимура! Все время про мою учебу говорил, а про свою победу ни словечка — честно, да?
— Иван, знакомься, — смеясь, сказал Тимур. — Анка-золотые руки! Смотри и оценивай ее работу! — Сняв шлем, повел головой вправо-влево.
— Мастерски! — похвалил Шутов и хотел немедля набиться в клиенты, но подъехавшая санитарная машина прервала их разговор.
Из кабины выглянула Тоня. Столкнувшись глазами с Тимуром, вспыхнула, отвела взгляд и начальственно окликнула:
— Григорьева! Вижу, заговорилась. Садись — подвезу, а то опоздаешь!
— Ой и правда! — всплеснула руками Анка. — Сегодня ж в госпитале у нас занятие — практика… Перевязка! — Помахала рукавичкой и побежала к машине.
После обеда Иван спросил:
— Куда двинемся? До ночного дежурства Кулаков поощрил: можем дома выспаться, можем погулять.
Вспомнились морозные дебри на оконном стекле, и Тимур предложил:
— Пока светло — махнем в лес? Здесь очень красивые леса должны быть. И совсем близко.
— Ну что ж, шире шаг! Сверху они не хуже наших, сибирских.
Лес начинался сразу же за окраиной. Проваливаясь чуть ли не по колени в снег, они пробирались в сторону от накатанной колеи. Чем глубже уходили в чащу, тем живописнее открывались зимние пейзажи кондовой пущи: могучие корабельные сосны перемежались с вековыми островерхими елями, а между ними то тут, то там снежно белели стволы уснувших берез.