Хивинский базар закипал, как огромный котёл с похлёбкой.
Меланхолически покачиваясь, входили в его многочисленные ворота вереницы верблюдов, увешанные полосатыми тюками. Погонщики истошно кричали, размахивали длинными палками, предупреждая об опасности зазевавшихся пешеходов. Скрипели высоченными деревянными колёсами многочисленные арбы — это приехали с товаром жители окрестных посёлков. Топтались, сбившись в кучу, небольшие отары баранов, облаиваемые собаками. Облезлый ишак оглашал воздух дикими воплями, за что-то — видимо, за упрямство — избиваемый своим хозяином. Из многочисленных харчевен валил пар, их хозяева разожгли огонь под котлами ещё на рассвете. И повсюду можно было видеть стражников в одинаковых синих халатах с длинными копьями в руках. Они, зевая, бродили вдоль торговых рядов, лениво отвечая на приветствия знакомых торговцев.
На первый взгляд могло показаться, что затеряться в этой разноцветной и разношёрстной толпе не слишком тяжело, но Захир с Ибрагимом знали, что на самом деле сделать это, когда за тобой следят, если не невозможно, то чрезвычайно трудно. Главную опасность представляли собой не заспанные и жадные носители синих халатов. Владетель Хорезма Текель-багатур в целях борьбы с набирающим силу движением сербедаров наводнил города своими лазутчиками. А они, понятное дело, никаких отличительных знаков не носили. Один из них мог сейчас идти сзади в каких-нибудь двух шагах, присматриваясь к каждому движению тех, за кем ему поручено следить.
Два месяца Захир и Ибрагим появлялись на рынке с большими мешками и скупали лепёшки и сыр, затем, переночевав в караван-сарае на окраине города, грузили специально купленную для этих целей хорезмскую арбу и отправлялись по большой дороге вниз по течению реки Аму. В пустынном месте, вдали от людских глаз поворачивали в открытую степь.
«Что мы сделали неправильно? — напряжённо думал Захир. — Чем обратили на себя внимание? Одеждой? Нет, одеты мы так же, как большинство хивинцев. Своими скуластыми лицами? Но такие лица уже, наверное, сто лет были в этих местах не в диковинку. Слишком частыми появлениями на базаре? Но базар на то и базар, чтобы на нём появляться хоть каждый день».
Они шли, стараясь как можно спокойнее и беззаботнее поглядывать по сторонам.
«А может быть, никакой слежки и нет? — спрашивал себя Захир. — А этот одноглазый в стоптанных чувяках, он так же торопливо отворачивается, когда поворачиваешь голову в его сторону, как делал это и тот, у ворот караван-сарая».
Остановившись у шёлкового ряда, Захир поднял кусок ткани и начал рассматривать его на свет. Ткань была настолько тонкой, что сквозь неё было отлично видно, как одноглазый подозвал к себе пальцем какого-то невзрачного старика в неукрашенной белой чалме и показал, почти не таясь, в его, Захира и Ибрагима, сторону.
Больше сомнений не было: следят!
— Что ты делаешь, безумный! — послышался над ухом Захира возмущённый крик. Это был торговец, он тащил к себе кусок шёлка, увидев, что странный покупатель нервно мнёт его в руках. — Покажи сначала деньги, оборванец, прежде чем хвататься своими грязными руками за такую ткань!
Захир разжал руки.
— Ваш шёлк великолепен, как свет утренней зари, как ресницы возлюбленной, лёгок, и я жалею о том, что забыл дома свой кошелёк.
— Кошелёк! — захохотал торговец. — Скажи ещё, что у тебя караван верблюдов, груженных индийскими пряностями! Скажи ещё, что ты переодетый шах и что у тебя...
Известно, что на восточных базарах люди разговаривают с ещё большей охотой, чем торгуют. Посланцы Хуссейна и Тимура убедились в этом на собственном опыте. Захир был убеждён, что их схватят сразу же после шумной и глупой истории возле шёлковой лавки. Но этого не произошло. Слежка продолжалась, он ещё несколько раз убеждался в этом, но хватать их не спешили.
Что это значит? Это может значить только одно: их подозревают, но ещё не решили, что с ними делать.
Надо что-то предпринять самому, пока что-нибудь не предприняли против тебя — так учил эмир Тимур, и, оказавшись в сложной ситуации, надобно этому совету последовать.
— Ибрагим, — тихо сказал Захир, не поворачивая к спутнику своего лица.
— Я слушаю, — так же тихо и так же глядя в сторону, отвечал тот.
— Мы сейчас расстанемся с тобой. Они подозревают нас, пусть их подозрения окажутся справедливыми.
— Говори яснее.
— Мы воры, Ибрагим.
— Мы во... воры?
— Ты пойдёшь налево, я пойду направо. Ты украдёшь кошелёк, и я украду кошелёк.
— Понимаю.
— Сделаем так, чтобы нас поймали. Поймали стражники.
— Но нам отрубят руку.
— Ты хочешь, чтобы нам отрубили голову?
Через некоторое время почти в один и тот же момент в разных концах базара поднялся страшный гвалт. Всякий опытный человек сказал бы — это ловят вора. И этот опытный человек не ошибся бы.
Стащив горсть золотых монет из-под носа менялы, Захир бросился бежать, петляя между арбами, ишаками и базарными зеваками. Ни первые, ни вторые, ни даже третьи не спешили его хватать. Истошно, по-бабьи, вопил меняла, расцарапывая щёки крашеными ногтями. На его крик явились стражники. Узнав о краже, они неохотно затрусили вслед за дерзким похитителем.
Захир бежал как олень, и ленивцам в синих халатах нипочём бы его не догнать, когда бы у них не было особого средства. Один из стражников снял с плеча лук, вынул из колчана стрелу — конец её был обмотан дратвой, при воспламенении дающей много дыма. На углях в мангале первого уличного торговца он эту дратву воспламенил, и через мгновение в небо взмыла нещадно дымящая стрела. Это был знак стражникам, стоящим у базарных ворот. Они тут же стали запирать высокие скрипучие створки.
Ещё некоторое время Захир бегал по торговым рядам, пиная ни в чём не виноватые кувшины и переворачивая арбы с горами дынь. Наконец возмущённые его дерзким и бессмысленным поведением торговцы пришли на помощь стражам порядка, и тогда неумелый ворюга был схвачен.
Гордые собой и своими смелыми действиями, стражники потащили его в зиндан, что находился возле дома базарного смотрителя. Ибрагим уже находился там. Вид у него был не самый лучший. Лицо расцарапано, из носа сочится кровь. Глаза грустные. Захир, напротив, чувствовал огромное облегчение — он считал, что самое страшное позади: Им удалось выкрутиться.
По таким мелким делам, как базарное воровство, с судом не тянули.
Обычно наутро городской кади[29] требовал к себе нарушителей. А городской палач уже пил чай в заднем помещении.
Захир боялся только одного: что сейчас в базарный зиндан явятся таинственные люди, следившие за ними весь день, и именем правителя уведут их в другой застенок, откуда не унесёшь ноги, оставив на память всего лишь кисть левой руки.
Когда наступил вечер и стало понятно, что бояться нечего, Захир пришёл в прекрасное расположение духа. Он даже пытался развлечь своего товарища, ибо тот был необъяснимо мрачен и замкнут. «О чём грустить? — не понимал товарища Тимуров нукер. — Пусть отрубят руку, но ведь мы избавлены от лап настоящих палачей, от мастеров пыточного искусства, и, стало быть, нет опасности, что мы можем впасть в предательство. Разве жизнь наших друзей и великодушных господ не стоит каких-нибудь пяти пальцев?»
Ибрагим не отвечал на эти слова. Наверно, потому, что его сильно избили, когда ловили, решил Захир и стал подгребать под себя гнилую солому, чтобы улечься спать.
И сны ему снились светлые.
Наутро всё произошло так, как он себе и представлял. Криворотый кади, похожий на облезшего стервятника, сидя на каменном возвышении в окружении многочисленных засаленных подушек, выслушал менялу, одного из стражников, спросил у преступника, признает ли тот себя виновным, и объявил приговор. В соответствии с повелениями пророка, законами Хорезма и по природной справедливости, отсечь похитителю чужого имущества левую руку по запястье. Если означенный будет замечен в повторном преступлении подобного рода, отсечь руку, не щадя, по локоть.