– Моя кровиночка помирает, – прошелестела старуха, и Киллиану пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать слова за влажным шорохом дождя. – Иди со мной, прошу тебя… Больше никто не поможет…
– Что произошло с вашей дочерью? Она больна? Ей нужен врач? – попытался Киллиан прояснить ситуацию ещё раз, но старуха, не дослушав, вдруг повалилась на колени, тычась лицом в его ботинки.
– Всеми святыми заклинаю, помоги! Не оставь мою кровиночку… мою бедную девочку… мою крохотулечку…
Тут Киллиану в ярких красках представился брошенный младенец в грязных тряпках и беспутная мать, оставившая несчастное дитя на попечение нищей престарелой родственницы. Он оглянулся по сторонам в поисках констеблей. Но поблизости не было ни души, если не считать джентльмена в поношенном цилиндре, старательно делающего вид, что он очень спешит, и настороженной лисицы в подворотне.
– Гм… Мне надо пройти с вами, я правильно понял? – сдался Киллиан, подумав про себя, что сбежать от мошенников он всегда успеет, грабителям у него поживиться будет нечем, а вот ребёнок и впрямь может находиться в нешуточной опасности. – Или позвать доктора? Или заплатить за что-то?
Старуха перестала сипло причитать и вдруг запрокинула голову, глядя на него снизу вверх:
– Деньги у меня есть, золото, серебро, фунты – что захочешь… только спаси мою кровиночку! Тут близко идти, да, да…
Цепляясь за Киллиана, она поднялась на ноги и с удивительной для столь иссохшей и слабой женщины силой потащила его сперва вдоль по улице, а затем – через парк. Любопытная лисица проводила их до мостика через декоративный ручей, а потом чихнула, развернулась и потрусила обратно.
«Вот и вышел прогуляться, называется», – промелькнула невеселая мысль.
Киллиан думал, что старуха отведёт его в трущобы наподобие Дымного Лога или Кирпичного тупика. Но конечной целью долгого, извилистого пути через заросший парк под всё усиливающимся дождём оказался чистенький домик с выбеленными стенами и черепитчатой крышей. Под окнами пышно разрослась бузина, и молодые красноватые веточки с едва-едва обозначившимися ягодами так крепко переплетались со старыми хрупкими лозами, словно их нарочно в веники вязали. Проходя мимо, Киллиан машинально сорвал и растёр пальцами лист – руку обожгло, словно кипятком.
– Кровиночка моя, деточка моя, счастьюшко моё… – бормотала горбунья, бочком поднимаясь по ступеням. – Крохотулечка…
На скрип входной двери не откликнулся никто – ни слуги, ни кошки. В нос ударил густой терпкий запах, нечто среднее между крепкими травяными настоями и аптекарскими лекарствами, но даже он не мог заглушить гниловато-кислую вонь, которой, кажется, пропитались даже стены. Все зеркала и стёкла в доме были завешены плотной тканью, света отчаянно не хватало – газовые лампы горели тускло и бледно. Даже рассохшиеся лестницы прониклись тихим, потаённым горем и потому не издавали ни звука, когда кто-нибудь становился на ступени.
– Сюда, сюда, – поторапливала старуха, подталкивая Киллиана в спину острыми пальцами. – Красотулечка моя, околдованная, обездоленная…
– Послушайте, вы объясните уже наконец, что случилось с вашей «красотулечкой»? – поинтересовался он снова, пытаясь замедлить шаг. Тщетно – в хрупкой с виду горбунье силы было, как в Нив. – Она больна?
– Нет, нет, нет, – прошамкала старуха, вталкивая его в большую холодную комнату с плотно занавешенными окнами. – Помирает она, моя кровиночка.
– А я-то что могу сделать? – не сдавался Киллиан, отчётливо понимая, что этот вопрос надо было раньше задавать, не полагаясь на свои заключения. Комната меньше всего походила на детскую – скорее, на девичий будуар, и кисловато-грибной гнилостный запах был здесь просто невыносим.
«Надеюсь, меня не привели к какой-нибудь чумной, – испугался он, а потом вспомнил жемчужно-белые зубы горбуньи и содрогнулся. – А вдруг эта сама меня съест? Айвор про таких тварей рассказывал…»
Киллиан хотел позвать компаньона по имени, но язык отчего-то онемел. Руки и ноги сделались как у куклы на шарнирах, непослушными и вихляющимися, а голова потяжелела, как свинцом налитая. В спину снова ткнулось что-то острое, и, натужно обернувшись, он увидел, что старуха держит бузинную рогатку.
Белые зубы обнажились в заискивающей улыбке.
– Ты не бойся… Взгляни на мою кровиночку-крохотулечку. Вон, там… иди…
Облизнув пересохшие губы, Киллиан сделал шаг, другой, третий – и упёрся животом в изголовье кровати, стоящей посередине комнаты. Больше никакой мебели и не было. Зато кровать буквально тонула в ворохе перин, одеял, подушек и покрывал; всё пыльное, ветхое, в белесоватых нитях, напоминающих то ли грибницу, то ли густую паутину.