Почему Дмитрий любые слова жены воспринимает как укор, упрек себе? Может, мать взращивала в нем чувство вины и он постоянно оправдывался перед ней, а потом нашел более легкий способ – врать, перекладывать вину на кого-то и уже самому верить, что ни в чем не виноват. И на Зою переложил, и всю жизнь ее винил… Своей вины никогда не помнит, но чужую, пусть даже самую малую, никогда не забывает. А может он таким уже родился? Вряд ли.
…Недавно услышала от подруги интересное замечание: «Если мужчина к жене ласков и заботлив, то если даже у него на стороне есть «девочка», он не уйдет из семьи, а вот если холоден и зол – жди беды». Об этом надо знать и помнить каждой женщине, чтобы быть настороже или вовремя разойтись, пока «любимый» окончательно не угробил ей здоровье?
…А Инна все больше о себе говорит. Мужья не заслуживали? Так и Митя тоже… Но почему Зоя совершенно автоматически подчинялась мужу? Любила? Я думаю, привычку подчиняться не могла преодолеть. Детдом, иждивенка в семье. А Инна пошутила: «Проблема в том, что она в детстве не испытала сладости непослушания». А ведь и права! Как это мне не пришло в голову?
Хотя, если вникнуть, не подчинялась она мужу, сама, любя его, все делала для него.
…Инна, рассказывая о подругах, не привирает, может, только совсем чуть-чуть разбавляет своё повествование… излишком эмоций. Не любит она примитивных вещей, но если кто-то заходит в тупик, она мгновенно соображает как выйти из положения. И помогает на раз и талантливо, ни у кого не спросив разрешения. И что самое удивительное, нутром чувствует, где важно не перетянуть, что нужно не передержать, чтобы всё утряслось и урегулировалось.
…Лена и печалится, и огорчается, но все равно счастливая, потому что несгибаемая. А я теперь каждый день просыпаюсь с ощущением счастья. Жива! Хочется говорить всем добрые слова, радоваться за всех. И работа мне всласть! Ее не навязывают мне, сама бегу. А кому-то она – рутина. Инка смеется: «По дурости согласилась?» Чудачка, чертик с рожками. Если я не буду себя отдавать, я заболею. Организм лучше знает, что мне надо».
Воспоминания утомили Аню и она задремала.
*
Жанна скользнула глазами по книжной полке, что висела на противоположной стене, и ей пришло в голову, что современные писатели уже не смогут так писать о периоде с тысяча девятьсот семнадцатого по тысяча девятьсот тридцать девятый год, как это делали очевидцы тех трудных смутных лет. В них уже не сидит железная вера в то, что те люди совершали великие военные и трудовые подвиги. А еще она подумала о том, что пока росли ее дети, ей некогда было думать о смысле жизни, не было времени заниматься самоанализом.
– …Чего только в жизни не встретишь! Еду я как-то в поезде с внуками к моей подруге. Входят в купе двое миленьких старичков. Я еще подумала тогда: «Какими они, наверное, красивыми были в молодости». Худенькие такие, стройные, миниатюрные. Особенно она – совсем как девушка: и талия на месте, и изящные округлости в полном порядке. Только волосы у обоих седые и лица как печеные яблоки.
Разместились. Смотрю, старичок то и дело вроде бы в шутку игриво так к своей старушке пристает: то прижмется к ней плечиком, то в щечку поцелует – и все это с ужимками молодого кавалера, – а потом и за пятую точку трогать стал благоверную. Старушка сначала доброжелательно относилась к притязаниям мужа, даже вроде бы с юмором, но, заметив за моей спиной детей в возрасте десяти и двенадцати лет и мой растерянно-недоуменный взгляд, стала осаживать его. Но старичок был так активен, так бурно проявлял нетерпение, что ей приходилось буквально отбиваться от посягательств его шаловливых рук. Жена укоризненно указывала глазами старику на детей и уже не деланно-сердито, а раздраженно гнала его на верхнюю полку. С большим трудом она уняла разбушевавшегося героя. А было старичкам лет по восемьдесят, никак не меньше. «Что же они выделывали, когда им было лет по двадцать-сорок? – обалдело думала я, вглядываясь в эту странную пару». Это Жанна рассказывала Ане.
Инна повернулась к Лене и зашептала:
– Ты Лину помнишь, ну ту, с экономического, которую на первом курсе жадная до скандалов вахтерша засекла поздно вечером в комнате с Жоркой. Все общежитие разбудила и на ноги подняла комиссию комсомольского актива эта селедка замороженная и не выпотрошенная. Всем косточки перемывала, жить спокойно не давала и правым, и виноватым. Хвалилась, что выводит девчонок на чистую воду в назидание другим. Всех под одну гребенку чесала, одной метлой поганой мела. В деканатах почем зря выдавала все девичьи тайны, хотя ее туда не слишком настойчиво приглашали. А сама утверждала, что так принято и с этим приходится считаться. Я, мол, аккуратно, исправно работаю, а вы рядом живете и ничего друг про друга не знаете, словно в негласном сговоре находитесь. Гордилась тем, что доносила. Воображала, что находится у кормила власти. Считала, что на гребне новых традиций участвует в воспитании молодежи, а на самом деле удовлетворяла свои низменные потребности. Может, и с дальним прицелом действовала. Поговаривали, что метила в коменданты общежития, в начальницы рвалась, да бог рогов не дал. Было что-то постыдное в ее поведении. Мы все питали к ней изрядную неприязнь и пылко желали краха ее мечтам. Догадывалась ли она, какое впечатление производила на нас?