Иногда мне казалось, что он приходит в состояние эйфории от своей значимости, от ума и уже не продумывает до конца ситуации, о которых говорит, а просто начинает нести восторженную ахинею. Я пытаюсь доказать, что он утверждает ерунду, но он уже не в состоянии воспринимать чужие слова. О счастлив восхищением собой.
У меня часто складывалось впечатление, что когда Кириллу казалось, что его не слушают, оскорбляют или еще чем-то задевают самолюбие, он не контролирует себя, и в эти моменты не понимает, что говорит, что делает. Я боялась что в этом состоянии он мог совершить что-то неожиданное, из того что сидит в его подкорке, и что это добром не кончится, поэтому старалась по возможности не касаться его слабых мест. А в тот день разошлась… А может, он и тогда играл?
Откуда в нем эта невероятная тоска и беспомощность? Догадывался, что в его жизни ничего интересного не может произойти? Отсюда пьянки и бесчинства, спровоцированные разудалой, но ущемленной душой, яростная, идиотская непредсказуемость, тупая невоздержанность, под влиянием алкоголя высвечивающая все темное, что таится в нем давно и глубоко, и отсюда же шлейф всяческих «вывихов и вывертов».
Нет, все-таки Кирилл до мозга костей артист. Но он пропустил указующий перст судьбы. Его школьный учитель должен был сказать ему, что он гуманитарий, что он будет самой большой ошибкой… для физики. А может, то был неверный родительский посыл? Самообман перепутали с интуицией. Кирина жизнь – спектакль одного актера. Он играл, и, возможно, сам не замечал за собою, потому что это было абсолютно гармонично слито с его натурой. Он не переживал, а демонстрировал свои переживания. Кир не разглядел своего призвания, но душа его пряталась в вымышленном мире и жила ролями. Искусство оберегало его, не позволяло умереть от горькой истины и в то же время убивало своей не востребованностью.
Его дарование ускользало и от меня, потому что я желала уловить в нем другое, главное, совсем несвойственное ему. Я искала в нем физика-теоретика. И только теперь, по прошествии многих лет, в час полного пренебрежения, а если быть точной, то в минуту жалости к нему, мне кое что прояснилось, и, наконец, открылось во всей несомненности, высветив совершенно иные причины его поведения. Он и в нашем последнем разговоре пытался поставить последнюю, красивую театральную точку. Все в нем есть: и откровенная раскованность, и восхитительная театральность, и скандальность – три кита, три составляющие современного артиста, в моем понимании, конечно.
В разные времена я относила эти «выступления» и выходки то к позе, то к заскокам. Но иногда его игра становилась переполненной передаваемыми чувствами. Это когда самого артиста уже не видишь, только чувствуешь впечатление, произведенное им и поразительное правдоподобие. И тогда, честно говоря, у меня… прямо мороз по коже… Так со мной иногда случалось в театре на хороших спектаклях. Глядя на Кирилла, я терялась и не верила ни себе, ни своим глазам. Понимаешь, Жанна, забываясь, он неожиданно становился удивительно обаятельным, приобретал остроту прекрасной естественности, натуральности. Не могу я тебе этого объяснить, слов не хватает. Он начинал то дивно пластично двигаться как пантера, то шел летящей походкой талантливого человека, разметав полы пиджака и волосы. Не то что бы красавец, но сногсшибательный, ошеломительный. И в эти моменты, казалось, олицетворял все лучшее… Но это был не Кирилл, а человек из мнимого, фантастически нереального мира… Особенно с этой неповторимой пружинящей походкой…
– Артист мироновского таланта, – усмехнулась Жанна.
– А потом вдруг иезуитски посмотрит или заорет как иерихонская труба… И всё исчезало. Терзал контрастами.
– От артистов надо быть на расстоянии, чтобы не разочаровываться, – заметила Аня.
– Понял ли, наконец, Кирилл себя, открыл ли в себе артиста? Думаю, если бы он сумел найти себя, то в его душе воцарился бы мир. И тело восстановило бы здоровье. И не было бы в его глазах тоски по счастью. Единственное, в чем я могу сейчас упрекнуть себя, так это в том, что часто была с ним неуместно резка и категорична. Не стоило так, особенно в последний раз… Я никогда не вела себя с ним так бестактно и агрессивно. Я тогда еще не знала… Помню, лицо его стало унылым, рот запал, он сразу как-то постарел на много лет. Совсем сдулся.