- Ребенка? - изумляюсь я. - В жертву?
- Его, его! - смеется ангел. - Осенью у твоей Тинги тоже умрет сын от воспаления легких. Весь гореть будет и сгорит. Да не только у нее. У всех у них, во все времена. Таков порядок. Это будет великое жертвоприношение! восхищенно шепчет ангел.
Картина настолько безумна и проста в своей жестокости, что я нескоро выползаю из ее ледяной ямы.
- Вот так порядок! - Всё во мне содрогается. - Встали - сели. Пожили умерли. Ясно и просто.
- Ты против порядка? - изумляется слуга системы.
- Против такого? Да! Ничего себе параллели без прямых. Люди тебе что, картошка, а дети - вареная морковь? Это кое-что посложнее!
- Это не мое дело, - равнодушно отворачивается пророк. - Порядок без крови не бывает.
- А беспорядок? - злюсь я. - Ребятишек, как поросят, жарите. Это что?
- А ты думал, вы у себя от насморков мрете? - зло смотрит на меня Льноволосый. - Мол, недоглядели, и ребенок простыл и умер от воспаления легких? Конечно, есть и такие. Но система стоит на простом. На страхе смерти! Смерть как необходимый компонент, чтоб жили.
- А ты сделал из этого театр, - перебиваю я. - Холодный и злой спектакль.
Льноволосый пожимает плечами и отворачивается. А я не отстаю:
- Так вот о каких проблемах ты мне пел, вот где у тебя сбой! Тебе надо ребятишек жарить да народ пугать! Ну уж дудки, сам вари свой мировой борщ, а на меня не рассчитывай! - Я высвобождаю руку и шагаю в черную теплую гущу. Или это не ты придумал, а тот, кто выше? - Я тычу пальцем в небо. А зря!
- Закрой пасть! - сзади шипит ангел. - Иначе я приволоку сюда твою мать, умертвлю и ее прахом забью твою глотку. Ты ничто, - продолжает он. Делай свое дело и не устраивай сцен. Не тебе знать, что такое порядок!
"Гад! - думаю я. - Холодильник! Но сейчас ты у меня затанцуешь".
- Я хочу спросить тебя, ангел, - невинно начинаю я. - Кто есть ты?
- Я? - сбивается с настроя субстанция. - Ты же знаешь - я служитель шестого уровня мировой иерархии.
- Это я уже слышал, - перебиваю я, заглядывая в голубые глаза. А в них ночь, холодная, сырая ночь. - Вот у меня есть тело, мозг, душа. А что есть у тебя? С телом сложно: не то есть, не то нет. Мозг, наверное, имеешь, так как довольно складно мыслишь. А вот душа? Есть ли у тебя Душа, приятель? наивно глядя ему в глаза заканчиваю я. Он молчит и с ненавистью смотрит на меня. - Такой пустяковины - и нет? - не слезаю я. - Миллионы людей в любое время можешь в распыл пустить, и всё без души? Ты что, братец, машина, что ли? Мясорубка!
Он молчит, и во тьме жутко разгораются его глаза. "Включил реостат", понимаю я и пру напролом:
- Только бездушное существо, математическая функция, камень, могло придумать такой дурацкий порядок, где нет ни жалости, ни сострадания. Ты мысль, счастливая только в Логике. Люди для тебя - ингредиенты.
Льноволосый замахивается на меня. Я стою не шелохнувшись и он опускает руку.
- Это не порядок, - выдыхаю я, - а идеальный бардак. - И быстро шагаю в горячую ночь.
- Дурак, - слышу сзади. - Что твоя душа? Блажь! Вечности она не нужна, вечность к ней равнодушна.
- Брешешь! - зло оборачиваюсь я. - Наша вечность не равнодушна. Она из мгновений, как струя из капель, и в каждой - жизнь. А жизнь не равнодушна. В ней нет логики, в ней боль. А боль не бывает скучна.
Я матерюсь и, не разбирая дороги, шагаю - лишь бы уйти. "У, шиншилла драная! - рычу я. - Варежка рыжая! Жаль, в монастыре тебе морду не набили. Спиноза недорезанный. Тоже мне, ночь без рассвета. Да на земле таких, как грязи! Ты им понос, а они тебе рвота. Умники без ума. Дуроломы. А потом изумляются, что их за сволочей держат, и бегут как от чумы. Чума и есть! Рациональная рыжая чума!"
Я вспоминаю о двойниках Тинги, живущих в других временах, и больной юлой верчусь среди сухих кочек. "Что делать? Что предпринять? Думай, Семен, думай! Как разрушить эту сквозную ось, проходящую сквозь века, эту безжалостную кровавую рапиру? Как?"
Большая Черная Мать
Меня куда-то волокут. Хватают за руки, за ноги и раскладывают крестом на земле. Я сопротивляюсь, хриплю, пытаюсь вырваться и слышу хохот. Он заполняет всю землю, небеса. Он долбит дно моей души, оскорбляя ее. "У... насекомое", - рычит кто-то и наклоняется надо мной. Это Льноволосый. Но как он огромен, до самого неба, и что это сверкает у него в руках, какой-то луч. Он двумя руками поднимает его над своей головой и направляет мне в грудь. "Господи, это не луч, - понимаю я. - Это рапира". Стремительно несется к моему сердцу сверкающее острие, а на конце его горит, увеличиваясь, холодная, равнодушная звезда. Это она должна войти в мое сердце, а я думал в детстве, что звезды - это слезы, - ни к селу ни к городу вспоминаю я. От свиста летящего металла закладывает уши, я в ужасе кричу и уворачиваюсь от смертельного жала. Кто-то трясет меня за плечи, трет виски.
- Господин, господин, - бормочет слуга, - вставайте, уже утро, нужно завтракать и выезжать.
- Куда? - не понимаю я.
- Сын Луны приказал сопровождать вас к нему, вы поедете к Большой Черной Матери.
- Хорошо, - очумело отвечаю я.
Значит, это был сон. Опять рапира. Чертова рапира и ночью не дает покоя. Стоп. Бой на рапирах, звон клинков - и что-то падает. Ну конечно! Одна рапира сломана, и бой остановлен. Вот что мне надо! Рапиру надо сломать! Но сломать так, чтобы оружие было испорчено, а жало осталось целым, - у самой рукоятки. И чертов клинок из смертельного железа превратится в мирную иглу, сшивающую времена. Обряд с Тингой, вернее, с Эль - первый в цепи жертвоприношений. Если не будет убийства, цепь разрушится - рапира будет сломана в самом основании. Что и нужно. Тогда то же самое произойдет во всей цепи, во всех временах. От возбуждения я вскакиваю. "Спокойно, Семен, - уговариваю я себя, - спокойно, старина. Веди себя тихо. Ты уже понял, что Льноволосый мысли читать не умеет, так, обрывки улавливает. Он способен только вклиниваться в сознание и гнать свое. Но осторожность не повредит. Ясно одно: жертвоприношения не должно быть! Но как? На праздник Весов соберется вся степь. Она в клочья разорвет любого, кто попытается обмануть ее. Жертвоприношение должно состояться, но только не человеческое. Нужно совершить подмену. Какую? Надо подумать. Как бы там ни было, буду держаться возле Тинги-Эль, не упуская из виду Льноволосого и его сухофруктов. Жрецы так же опасны, как и он.
- Послушай, - обращаюсь я к слуге, - как ты вчера нашел меня в степи?
- Сын Луны подсказал, - лаконично отвечает он. И добавляет: - Ты сидел на земле.
"Идиот беспомощный! - злюсь я. - Дурень! В чужом мире одному, без помощников, нечего и надеяться на победу. Надо вживаться. В народ, в землю, в настроения людей, а там посмотрим..."
Я наскоро ем, и мы на семенящих лошадках строчим ровные строчки по зеленому подолу росистой степи. Вот и город, место, где стоят эти странные строения, сделанные из сырого кирпича и громадных черных валунов. Вчера ночью я толком ничего так и не рассмотрел. Место оказалось диким и угрюмым. Порядочному человеку здесь делать было нечего. В прекрасном степном море появление этих дредноутов не сулило ничего хорошего. Не мог и капитан этого корабля иметь веселый и приветливый нрав. У колючей стены одного из сооружений мы останавливаемся. Маленькая деревянная дверь до нутра изрезана коварным узором. Рядом стража. Копье, нож, колчан со стрелами и много гладкой коричневой кожи. Кожа молча пропускает меня вовнутрь. Прохладным коридором прохожу в полутемный зал. Свет как будто придушили. На стенах оружие, шкуры. Явно не хватает моей. Быстро входит Льноволосый. Как самурай, деловит, строг.