— Между картошкой, — снова поправляет учитель Керн.
— Вы тоже так делаете? — спрашиваю я.
И опять весь класс гогочет.
— «Тот табак, который надо сдавать, поливают жидким навозом. У него тогда листья больше делаются, но он воняет, когда его потом курят. Он и весит больше. Если табак к тому времени не украдут, то его развешивают для просушки на веревочке. А кто курит зеленый табак, тот потом болеет. Ему надо сходить к доктору. А доктор говорит: «Никакой язвы у вас нет. Поменьше курите этой гадости».
Где водится табак? Табак водится в коробках, но тогда его называют сигаретами…»
Учитель Керн прерывает меня. Весь класс ржет. С чего бы это они? Учитель берет у меня из рук тетрадь:
— Где написано то, что ты только что читал?
Я не знаю где. Домашнее сочинение я списал у Фрица. Но так как он получил плохую отметку, я сочинение на скорую руку переиначил. Видно, Лысый черт ничего не понимает! Наш учитель был настоящим студентом, а то бы он сразу не заметил, где я переиначил. Теперь он мне тоже поставит плохую отметку. Пускай ставит, только бы шума не поднимал. Мне не хочется, чтобы меня отчитывали перед всем классом — перед Стефани и всеми остальными. Учитель Керн шума не поднимает, а спрашивает меня:
— Тинко, почему ты не написал, что ты знаешь о табаке?
— Я картошку полол, господин учитель Керн.
Учитель Керн медленно подходит к кафедре. В записную книжку он ничего не записывает; садится, подпирает голову кулаками и молча смотрит прямо перед собой. В классе делается тихо-тихо. Слышно даже, как птички чирикают в школьном саду. Фриц откусывает под партой бутерброд. Что ж это я сделал с учителем Керном?
В переменку я ни с кем не играю. Я обиделся. Это они надо мной смеялись. А я и один играть умею. Я сажусь на корточки, складываю руки под попкой и изо всех сил стараюсь поднять самого себя. Я так стараюсь, что кряхчу от натуги. Но ничего не получается. Даже на полмиллиметра я себя приподнять не могу. И почему это у моих рук не хватает сил поднять меня высоко над землей? Хлоп! — и я снова сижу на собственных руках. А вчера вечером, перед тем как заснуть, я так хорошо себе представил, как я высоко-высоко подниму себя. Так это здорово у меня получалось!
Во что это ребята играют? Они ходят парами и поют. Только Стефани сидит в сторонке и закрыла фартучком лицо. Что это они поют? Дай-ка я подпрыгну поближе.
Это свадебная песня. Значит, они играют в свадьбу. Я тоже люблю играть в свадьбу. Я здорово умею представлять пьяного гостя. Фриц подзывает меня. Он шагает последним и подхватывает меня под руку.
— Фриц, кто сегодня невеста?
— Инга Кальдауне. Это она фрау Клари представляет.
— А что, фрау Клари замуж выходит?
— Еще как!
— А за кого?
поет Фриц и так старается, что даже голову закидывает назад.
— А за кого, Фриц?
— Ты разве не знаешь? Да ваш солдат с ней ходит, — отвечает мне Фриц и снова тянет:
Теперь я знаю, почему Стефани закрыла лицо фартучком. Я бы тоже хотел так закрыться, только у меня нет фартучка.
Глава восьмая
Вокруг нашего дома носятся летучие мыши. Только стемнеет, они точно с неба падают. И сколько бы я их днем ни искал, ни одной найти не могу! Вот я сейчас подброшу вверх старую дедушкину шляпу, а летучие мыши пусть залетают в нее. Но они не залетают.
— Бабушка, поймай мне летучую мышку.
— Кто? Я?
— Фриц говорит, что как только летучая мышь приметит женщину — сразу вцепляется ей в волосы.
— Это он правильно говорит. А после женщине надо наголо остричься, потому как ей иначе от этой дряни не избавиться — брр!
Бабушка, наверно, боится, что ее тоже наголо остригут, вот она и не хочет поймать мне летучую мышь.
Ладно, не буду сегодня ловить их. Я забираюсь на железную ручку помпы, раскачиваюсь и поглядываю на нашего солдата. Он сбрасывает свежескошенный клевер с фуры. Интересно, переедет он к фрау Клари, когда они поженятся, или останется у нас? Дедушка выпрягает Дразнилу. А тому не терпится поскорей попасть в хлев и добраться до овса. Скрипнула калитка. Кого это еще несет к нам?.. Учитель Керн!
Я бегу к бабушке на кухню. Из окна мне видно, что́ учитель Керн делает во дворе.
Учитель подходит к нашему солдату. Я вижу, как дедушка выглядывает из-за двери сарая и прислушивается. Наш солдат здоровается с учителем так, словно они давно знакомы. Потом втыкает вилы в клевер, сдвигает шапку на затылок, соскакивает с фуры и вместе с учителем заходит в дом.
Куда бы мне спрятаться? Останутся они в кухне или пойдут в комнату? Я залезаю на дедушкину кровать и прислушиваюсь. Оба поднимаются по лестнице. Значит, они пошли наверх, в светелку к нашему солдату. Дедушка заходит на кухню.
— Что этому очкастому циркулю здесь понадобилось? — спрашивает он.
— Такой обходительный человек, — отвечает ему бабушка.
— Все они у тебя обходительные, покуда на ноги не наступят! Очкарик-то тоже партийный? Небось там вдвоем опять высидят чего-нибудь…
Дедушка подходит к лестнице и слушает. Он не может разобрать, что говорят те двое наверху, и злится:
— Чтобы в моем доме ноги его не было! Это уж так водится: зашел учитель — жди исполнителя.
Я крадусь на чердак и забираюсь в чулан рядом со светелкой. Сердце у меня бьется, точно зверек, который вот-вот вырвется. Я прижимаю ухо к стенке.
— Товарищ Краске! Твой парень уроков не готовит. Тебе за этим последить надо, — слышно, как говорит учитель Керн.
— Не готовит? Пожалуй, и впрямь не готовит. Грустно это. Все неправильное воспитание виновато.
Тоже мне, задается! Теперь он говорит, что позаботится о том, чтобы дедушка меня больше не эксплуатировал. Эксплуатировал? Что это за слово такое? Может быть, дедушка так про школу говорил? Откуда нашему солдату знать, хочу я делать уроки или нет? Стихотворения я люблю учить. Это у меня как по маслу идет. Раз в книжку заглянул — и готово. Или я запоминаю их, пока другие ученики отвечают. Домашние сочинения я не очень люблю писать. Особенно когда задают о прошлых временах, с разными там датами. То, что было раньше, я не видел. Мне больше нравится писать про мешочников из города, про зайцев или про то, как цветет рожь, как гусеницы нападают на наши яблони. Это я все сам видел.
Когда дедушка запрещает мне писать домашнее сочинение о прошлом с разными датами, я всегда радуюсь. А когда он запрещает мне писать про европейскую болотную черепаху, я уже мало радуюсь. Правда, лучше писать про обыкновенного комара, чем слушать, как тебя в поле бранит дедушка. Но грустно, как говорит солдат, в поле не бывает. Там всегда интересно. Если я дома неправильно решу задачку, учитель Керн ставит мне плохую отметку. Если же я задачку совсем не решу, он мне тоже плохой балл ставит. Вот что грустно! Получается, как дедушка говорит: «Лягушка ничего не выгадает, если она от дождя в луже спрячется».
Слышно, как за стеной наш солдат щелкает зажигалкой. Наверно, они теперь там раскуривают свои трубочки.
— Ты как думаешь, товарищ Керн? — спрашивает солдат.
— Я уже говорил: старики внуков всегда портят. Меня самого они когда-то избаловали. Туго мне потом из-за этого приходилось. Два раза удирал от своего мастера.
Ах, вот он какой, наш учитель Керн! А перед нами куражится! Тихо за стеной. Я чуть-чуть отодвигаюсь. Уж очень громко у меня сердце стучит. Вдруг они там услышат?
— Короче говоря, — слышу я опять нашего солдата, — надо жениться?
— Я тебе уже высказал свое мнение.