— Говори: отлупил ты его, как моего отлупил?
— Бог все видит! — Дедушка встал и в нерешительности остановился посреди комнаты. — Верно, побил я Фрица. Да покарает меня за это господь! А побить-то мне надо было своего. Виноват, ошибся. Ваш-то ведь обезьяной вырядился, я и подумал…
— «Думал, думал»! — проворчал Лысый черт. — Излупил ты его. Весь в синяках он вернулся. Люди мне всё рассказали. А разве парень виноват, что мои работники тебе вместо пшеницы рожь посеяли?
— Провалиться мне на этом месте! Не потому это все вышло, совсем не потому! Я ведь думал…
— Опять ты все «думал»? — Лысый черт надел куртку, отодвинул дедушку в сторону, словно стул, и спросил: — Где моя плеть?
— У вас в саду, хозяин. Там она должна быть.
— Тащи сюда!
Дедушка глубоко вздохнул и пошел в сад за плетью. Найдя плеть, уже занесенную песком, он поднял ее и принес Лысому черту. А Лысый черт, уже с мешком за спиной, как раз закуривал сигару.
— Ну что еще скажешь, Краске?
— Да что уж тут говорить, — ответил, протрезвев, дедушка. — Своих мне надо было драть. Собственных! Клянусь вам: попадутся мне на глаза — обоих вздую!
— Да чего там! Ты радуйся, что красных тараканов из кухни выжил! А клясться ступай к пастору, господу богу клянись, коли хочешь, а мне-то зачем? Мне ты делом дружбу свою докажи, а не плеткой! Понял?
И Лысый черт ушел, оставив дедушку стоять посреди комнаты.
Потом дедушка снова отправился в трактир. А там, словно золотистые мухи на навоз, уже слетелись все любители выпить на даровщину. Среди них был, конечно, и Фимпель-Тилимпель. Дедушка угостил и Фимпеля-Тилимпеля и всех остальных. Пусть знают, каков он, Краске-хозяин! Вот и придворный шут у него объявился, точь-в-точь как у всемогущего друга Кимпеля.
Фимпеля-Тилимпеля пьяницы заставили окунать голову в таз с помоями и доставать со дна монетки. Зрители, которых привлек пьяный шум, говорили, покачивая головами: «Старик Краске с ума сошел!» — и уходили прочь.
Потом пьяницы загнали в трактир хозяйскую свинью, посадили на нее Фимпеля-Тилимпеля и приказали ему играть на кларнете. При этом они дергали свинью за хвост, чтобы та визжала еще громче, чем Фимпель играл. Свинья в конце концов сбросила Фимпеля-Тилимпеля и забилась под стойку.
В сумерки перед нашим домом останавливается целая процессия. Это пьяницы привезли дедушку на тачке. Он лежит без движения. Перед тачкой шагает Фимпель-Тилимпель и наигрывает песенку про спившегося кузнеца.
— Господи Исусе! Да что вы с моим стариком сделали? До смерти его упоили! Изверги! Жандарму на вас пожалуюсь! — Бабушка суетится, точно муравей в развороченном муравейнике.
Кряхтя и давясь от смеха, пьяницы относят дедушку в горницу, бросают его на кровать и, горланя, уходят.
— Это бес за старика Краске деньгами сорил. Бежим, пока старик не очухался!
Квакающий кларнет Фимпеля-Тилимпеля постепенно стихает за выгоном.
У дедушки лицо все черное. Это пьяницы вымазали его ваксой — негра из него хотели сделать. Только седые усы торчат на черном лице, точно пучок заиндевевшей травы посреди лесного гарева.
Наступает ночь и все прикрывает своим черным покрывалом: дедушкино лицо, его пьяный храп, бабушкины стоны и мелкую дрожь, что сидит во мне целый день, будто тысячи древоедов точат мое сердце.
Глава двадцать первая
Вот уже три дня, как дедушка лежит в постели. Он почти не двигается, не ест, не говорит. Только когда речь заходит о том, чтобы позвать доктора, он с угрозой сжимает кулак.
Пьяницы — те как мухи навозные, а Шепелявая — все равно как добрый ангел. Она издалека чует, где требуется помощь.
— Вот и я, Минна, — говорит она, войдя к нам.
От горя и забот наша бабушка все время как в тумане ходит.
— Тебе что, Шепелявая?
— Подумала я, подумала и решила, что у вас сейчас не рай божий. Пришла вот подсобить тебе.
Бабушка только молча кивает и рукой вытирает слезы.
Шепелявая работы не боится. Работа так и кипит в ее сильных руках.
— Вы думаете, Шепелявая уже и не может ничего? Может. Очень даже может.
Вычистив Дразнилу, Шепелявая выгребает навоз из хлева. Мерин застоялся и брыкается, но она так по-мужицки прикрикивает на него, что наш Дразнила с испугу прижимается к стенке.
На выгоне и у нас в садике птичий гам делается все громче. Зяблики так и заливаются. Воробьи громко чирикают и дерутся из-за самочек. Вороны, покинув деревню, улетают в лес. Над освободившимися от снега полями проносятся куропатки.
Шепелявая везде поспевает. Она вычищает свинарник, присматривает за коровами, варит картошку и свеклу, раскапывает в саду зимние ямы с картошкой и выбирает ее. Все это она делает так, будто испокон веков хозяйничает в нашем доме.
Проходит три дня. Дедушка уже и ест и пьет. Он даже целую миску юраги съел. О хозяйстве дедушка не спрашивает. Он и не знает, что у нас Шепелявая работает. То он стонет, то кашляет, то просит, чтобы ему подали того или другого поесть, но ни со мной, ни с бабушкой не разговаривает.
— Пусть отлежится, Минна, пусть, — шепчет Шепелявая бабушке. — Не такой уж он у тебя плохой мужик. Болезнь из него всю охоту ругаться вытравит. Ты с ним и заживешь будто в раю.
Бабушка рада каждому хорошему слову Шепелявой. А та продолжает:
— Ты не бойся, крыша не обвалится из-за того, что твой милый слег на неделю. Запрягу-ка я да пойду в поле под овес боронить.
Шепелявая запрягает Дразнилу и отправляется с ним в поле. От избытка сил гнедому все хочется перейти в галоп, но Шепелявая, покрикивая: «Ну, ну, баловник!», осаживает его.
Наступает четвертый день. Дедушка натягивает штаны и шагает во двор. Хлев стоит пустой.
— Где конь? Взаимопомощь забрала?
— Нет. Взаимопомощь не забирала.
— Где ж он?
— Шепелявая поехала боронить.
— Очумела, старая! Да как это можно Шепелявую на поле пускать? Выпороть бы вас всех! Мало вам, что рожь подкидышем вместо пшеницы на делянке растет, теперь еще на овсы порчу навести хотите! Старая уж ведь, как коза десятилетняя, а все ума не нажила! Выкурю я вас отсюда, всех выкурю!
И дедушка, в одной рубахе, с болтающимися подтяжками, бежит в поле, вырывает у Шепелявой вожжи и отпихивает ее:
— Сатану своего запрягай, а мою скотину не тронь! Пошла прочь отсюда! Ноги твоей чтоб на пашне не было!
Шепелявая даже не очень удивляется. Она ведь так и думала, что ее прогонят. Большими шагами она направляется к меже. Но «сатана» все еще звучит у нее в ушах. Она распрямляет спину, глаза ее сверкают.
— Если бы я хоть коготок нечистого когда видела, прокляла б тебя, чтоб ты сгинул! Да не знаюсь я с ним. Сколько раз тебе говорить!
Выпрямившись во весь рост, она шагает прочь. Дедушка выпрягает Дразнилу. Борону он так и оставляет в поле: пусть сперва дождь смоет ведьмовской наговор.
Солнышко с каждым днем светит все ярче и ярче, вставая по утрам из своей лесной колыбели. Лучи его пронизывают холодный воздух. Воздух делается теплым и ласкает почки сирени. Ее лиловенькие цветочки просыпаются. Воздух разбудил и нарциссы и пчелиные улья. Пчелам он говорит: пора на луга за медом лететь.
В школу пришел почтальон. Почтальон? Да-да, а почему бы ему и не прийти? Разве школа не может получать письма? Да это уже и не первое письмо, которое приходит в школу. Но на этот раз оно пришло издалека. Пионеры получили письмо из Польши.
В конверте приглашение. Приглашение? Да, дети приглашены в Польшу. С ума сойти! Все дети приглашены в Польшу? Да нет, только пионеров пригласили. Двадцать лучших пионеров вместе с вожатым. А почему не с лучшим вожатым? Да он всего-то один — значит, он и есть лучший.
Учитель Керн даже вспотел от волнения. Он ходит взад-вперед по классу и никак остановиться не может. Вот снял очки, протер их, снова надел и опять снял. В классе слышен каждый вздох.
— Да вы так очки насквозь протрете, господин учитель Керн! — говорит большой Шурихт.