— Значит, ты сразу сто леденцов заработал, Белый Клаушке.
Белый Клаушке хлопает себя по животу и говорит:
— А теперь мне надо опять идти искать у Кимпеля. Я у них нанялся.
— Пионеры не нанимаются.
— Где это сказано? Такого пионерского закона и нет вовсе. Да ты пионерских законов не знаешь, глупый Краске!
— Ну его! Пусть идет! — говорит большой Шурихт и зажимает мне рот. — Мы вот возьмем и все про него расскажем.
Близится полдень. Снова к нам подходит Белый Клаушке:
— Я опять тут немножко поищу.
Большой Шурихт быстро поворачивается и идет прямо на Белого Клаушке:
— Выворачивай карманы!
Белый Клаушке отступает:
— Кто у вас тут главный? Ты или Краске?
— Выворачивай карманы!
— Я тебе не подчиняюсь! — кричит Белый Клаушке и скачет прямо по грядкам прочь от нас.
— Понял? Это он нам опять хотел жуков подбросить. — Большой Шурихт сжимает кулаки. — Ты это дело обязательно должен поставить на совете дружины!
Глава двадцать четвертая
Когда небо синее или серое в яблоках, по нему проплывают то солнце, то луна. А когда оно совсем серое, солнце и луна плывут за серой пеленой, и их не видно. Солнце делает дни, луна — ночь. Дождик и снег делают зиму и лето.
Люди борются со временем. Одному оно кажется чересчур длинным — ему хочется отрезать от него кусочек. Другому — слишком коротким — он к каждому дню готов пришить вершок. Но нет на свете таких ножниц, чтобы укоротить время, и нет таких ниток, чтобы подшить ему кусок. А где припрятано то время, которое еще будет, и в каком клубке хранится время, которое уже прошло? А на звездах есть время? Или оно только у нас, на земле? Когда на небе нет звезд, значит, у них нет времени нам сиять?
А ты видел, бабушка стала совсем маленькой? Нет, не видел. Я же теперь не бываю у нее, и она у меня не бывает — вот мы и не видимся. Про дедушку тоже нельзя сказать, чтобы он вырос. Он ходит пригнувшись, будто весь свет вот-вот набросится на него. Но никому на свете нет дела до него. Дедушка — как старый пень, что торчит посреди дороги: все стараются его объехать. А рубить его тоже не стоит — гнилой он, на дрова не годится. Труха одна, только что не земля. Это время доконало его.
Четыре недели могут быть очень длинными, и четыре недели могут быть короткими. Все зависит от того, что с ними делать. Белый Клаушке-старший, например, за эти четыре недели устроился в городе, новую должность себе выхлопотал. Такой оклад, как у нас, говорит он, в Зандберге ученическим считается. Он, Клаушке, мол, теперь повышение получил и плевал на Мэрцбах. Значит, наша продавщица тоже получит повышение. Она теперь будет заведовать кооперативом и возьмет себе девушку в ученицы.
Господин Бограцки тоже уехал в город. Он теперь в коммерческой мастерской чинит будильники. «Звон у них отстает: звонят поздней, чем вставать надо, — сказала фрау Бограцки. — Ведь специалистов-то не хватало. А мой муж знаете какой специалист! На стекольной фабрике он себе только руки испортит». Фрау Бограцки носит теперь серебряное кольцо. Скоро она тоже в город переедет. Вот пионеры обрадуются! Освободится старая школа, и мы, может быть, получим целый дом. Надо будет перекинуться словечком с товарищем бургомистром по этому вопросу.
— В городе теперь не так голодно, вот деревня и вышла на пенсию. Кто не прижился, сматывает удочки, — сказал мне Кальдауне. — Забирайте себе старую школу. Вы ведь помогли нам жуков ловить, ну и я вам помощь окажу. Вейте себе пионерское гнездышко, песни пойте, веселитесь на здоровье…
Для Шепелявой четыре недели тоже даром не прошли. Она теперь поварихой в детском саду. Да, ребятишки у нас и обедают в своем саду, не жуют сухой хлеб, как прежде: им Шепелявая супчик варит. А община охотно платит Шепелявой за ее хлопоты. Но были у нас и такие мамаши, которые сперва решили выждать, не помрет ли кто из ребят, не заболеет ли от супчика, который готовит Шепелявая. Но никто, слава богу, не умер. Все ребята здоровы и растут хорошо. «Неправда небось все насчет ее колдовства», — сказали себе эти мамаши и разрешили своим ребятишкам обедать в детском саду.
А вот Лысому черту время кажется слишком длинным. Он все прислушивается к деревенским голосам: не станет ли скоро все опять так, как оно раньше было. Даже в Шенеберг ездил спрашивать, когда вернутся старые времена. В Шенеберге ему ответили: «Выдержка нужна, и понемногу назад подкручивайте — вот они и вернутся».
Возвратившись, Лысый черт стал опять прислушиваться. Но ушей у него делается все меньше и меньше. Вот Бограцки, например, в город перекочевал. За три рюмки водки и кусок сала не услышишь теперь, что делается на стекольной фабрике. «Бограцки этот ничего, кроме своих часов, не знает: оглушили они его трезвоном своим», — решает Лысый черт.
Но есть и такие люди, которые уж не помнят, что когда-то было старое время. Неблагодарные это люди, новое для них — что старое. Вот, к примеру, этот хвастун Краске. Разве Лысый черт не приказал ему явиться? Придется Кимпелю самому сходить посмотреть, что с ним.
В воскресенье посреди кухни вдруг появляется Лысый черт. Картошка варится к обеду. Бабушка прикорнула у плиты.
— Батюшки мои! Сам хозяин к нам пожаловали! А я-то и не прибрала еще! Уж вы не обессудьте, ноги-то у меня… ну будто их черви источили…
В комнате скрипит диван. Дедушка с трудом приподнимается. Гордыня снова обуяла его. Не забыт еще Август Краске! Не все его сторонятся! Сам хозяин-Кимпель пришел его навестить. В дом запросто заходит такой человек, как Кимпель! Никогда еще такого не было.
Лысый черт шлепается на диван. Поблескивая глазками, он осматривает комнату:
— Не хвораешь, Краске-хозяин?
Да какое там! Никогда еще дедушка не чувствовал себя так хорошо, как сейчас.
Лысый черт играет бычьей плетью: то щелкнет, то покрутит кнутовище в руках. Дедушке делается немного не по себе.
— Разве тебе не передали, что я велел зайти?
— Ноги себе солью натру и козе дам слизывать, если передавали!
Лысый черт дает дедушке плеть и говорит:
— Она тебе теперь нужней, чем мне. Пора, пора! Нечего сказать, хорошего ты себе внука вырастил!
Дедушка взвешивает плетку в своих серых, как земля, руках.
— Паренек-то… Тинко ведь не у нас теперь… так сказать, не у нас живет…
Бабушка старается вежливо улыбнуться.
— Цыц! — прикрикивает на нее дедушка и быстренько ставит плетку в угол к шкафу, будто она ему руки жжет.
— Неужто парень сам определяет, где ему жить?
— Отец у него там… — Бабушка устало улыбается.
— Цыц, я сказал! — уже грозно кричит на нее дедушка.
— Притащи-ка нам выпить чего-нибудь, да покрепче, — приказывает Лысый черт бабушке.
Бабушка повязывает чистый фартук и плетется в деревню.
Кимпель показывает дедушке знаками, чтобы тот сел с ним рядом. Дедушка садится. Но между ним и Лысым чертом еще остается узенькая полоска.
— Слыхал, с тракторами на нас идут?
Нет, дедушка ничего не слыхал. Он ведь ни с кем не видится. Да и наплевать ему! Пусть хоть на пушках по полю катаются. К себе на делянку он никого не пустит, это уж как бог свят.
Прищурив один глаз, Лысый черт присматривается к дедушке.
— Не всякому я это скажу, — говорит он и начинает обстоятельно сморкаться. — Пускай в дураках остаются, кто поменьше нашего кумекает. На тебя-то можно положиться, Краске-хозяин?
— Как на вашу родную мать, хозяин.
Не очень-то приятно Лысому черту такое сравнение. Своей матери он никогда не знал, а второй его матерью была Шепелявая.
— Понимаешь, какое дело: чем ближе старые добрые времена, тем дружба больше требует, чтоб ее доказывали.
— Докажем! Хоть на куски меня режьте! — Дедушка говорит, что думает. Ведь все на свете бросили его. Да и что он был бы за человек, если б не сумел доказать свою дружбу? Вот явился же хозяин к нему, точно божье благословенье в воскресный день.