— Наголо остригусь, если это не Фриц Кимпель! — говорит он и бросается за человечком.
Мы бежим за ним. Учителя Керна тоже разобрало любопытство. Он пускается с нами наперегонки. Человечек делает зигзаги, спотыкается, вскакивает и несется дальше. Мы окружаем его. Теперь и мне кажется, что это Фриц Кимпель. Что же это он затеял?
Пуговка и Зепп с двух сторон хватают задыхающегося Фрица за руки. Подходит учитель Керн. Фриц пытается вырваться. Большой Шурихт бросается на помощь нашим. Все мы так запыхались, что слова сказать не можем. У Фрица перепуганные глаза, как у пойманной птицы. Мне даже жалко его.
— Ты здесь теперь живешь? — спрашивает учитель Керн.
Мы смеемся. Фриц топает ногами.
— Отпустите его, — решает учитель Керн. — Он не убежит, я знаю… А хороший у тебя тут шалаш, Кимпель! Ты сам его построил?
— Это не запрещено! — И Фриц снова топает ногами.
— Конечно, не запрещено. Можно только пожелать, чтобы все ребята так ловко это умели делать, как ты. Ты нам не покажешь, какой он внутри?
Фриц подозрительно смотрит на учителя:
— Шалаш заколдован, и непосвященным в него вход запрещен. Я — главный лесовик.
— Таких и не бывает, — вмешивается большой Шурихт.
— Нет, бывают! Вы не знаете, а бывают! — хвастает Фриц.
— Мне тоже кажется, что бывают, — замечает учитель Керн. — Почему это ты вдруг стал лесовиком?
— Не скажу.
— И мне не скажешь?
— Нет.
— Хорошо, я тогда не буду тебя больше спрашивать. Иди, куда тебе хочется. Нам ничего от тебя не нужно.
— Да потому… потому, что я всегда один.
— Один?
— Ну да, как паук в подполе.
— Да что ты? — Учитель Керн беспомощно пожимает плечами.
Фриц смотрит на меня с вызовом, потом снова опускает глаза:
— А теперь… теперь мне никого в компанию не надо! Наплевать мне на всех! Пусть катятся ко всем чертям!
Долго учитель Керн подыскивает ответ.
— Скажи, Фриц, а может быть, ты знаешь, где гнездо сивоворонки?
— У меня наказа нет говорить об этом.
Большой Шурихт фыркает и пихает меня в бок. Учитель Керн нетерпеливо машет нам:
— А у кого наказ?
— У главного птицелова.
— А ты не можешь нас отвести к нему?
— Нет, не могу. Он не здесь живет. Мне надо сперва написать ему.
— Хорошо, — говорит учитель Керн. — Мы не хотим тебе больше мешать. Ты напиши, пожалуйста, главному птицелову и сообщи нам тогда.
— Нет! — И Фриц снова начинает топать ногами.
— Почему же?
— Пионерам я ничего не скажу.
— Ты имеешь что-нибудь против них?
— Они меня не приняли.
Учитель Керн задумывается.
— А ты поступил бы в пионеры, если бы они тебя позвали?
Фриц пожимает плечами.
— Его бы отец так тогда вздул! — говорит большой Шурихт.
Пуговка и Зепп, хихикая, переглядываются. Фриц отворачивается. Он не хочет с нами водиться. Мы оставляем его и выходим снова на шоссе. Оглядываясь, я замечаю, что Фриц следит за нами. Стало быть, не доверяет он нам.
— Да он вроде сумасшедшего, — говорит большой Шурихт.
— Нет, нет, не надо так, ребятки! — вдруг начинает беспокоиться учитель Керн. — Мы тут сами кое-что упустили. Да, черт возьми, боюсь, что мы даже больше виноваты, чем он. Вы видели, какие у него глаза?
— Если он нам эту сивоворонку покажет, я готов лягушку проглотить! — клянется большой Шурихт. — А птицелов — Белый Клаушке. Это и без очков можно догадаться.
Обрывая один за другим листики акации, учитель Керн говорит:
— Мы должны… да, пожалуй, нам надо больше верить в человека.
По дороге домой он молчит, все время думает о чем-то.
…Собираясь уходить, тетя Клари беспокоится: вдруг дедушка опять выгонит ее, как чужую кошку? Но дедушка не прогоняет ее. Он лежит рядом с бабушкой и стонет. На кухне хлопочет Шепелявая.
— Слава богу, что ты пришла, добрая душа, — говорит она тете Клари. — Мне-то за скотиной смотреть надо, а кто ж тут-то подсобит?
Тетя Клари краснеет и принимается хозяйничать. Так ласково ее даже в лучшие времена не принимали у Краске. Бабушка хоть и не просит прощения у тети Клари, но глаза ее говорят яснее всяких слов. Слезы так и катятся у нее по щекам, когда она пожимает руку тети Клари.
Приходит доктор и осматривает дедушку. Дедушка не понимает, что с ним делают. Он все время ворочается в постели и бредит:
— Видишь, это большой друг… вон он какой большой, до самых облаков… А это вот маленький, он как кротовина…
Доктор выслушивает дедушку. Лицо его делается серьезным.
— Может быть, его отвезти в больницу? — спрашивает тетя Клари.
— Дразнилу надо отвезти в больницу. Этот доктор ему брюхо повредил — все ногой его, ногой… — бормочет дедушка.
Взяв в руку шприц, доктор делает неопределенный жест.
— Плетка… плетка где? — кричит дедушка. — Кто это меня колет? Шепелявая? Ведьма…
— Вы дочь его? — спрашивает доктор тетю Клари, перед тем как сесть в машину.
— Невестка.
— Между нами говоря — поздно уже.
Побледнев, тетя Клари идет в дом. Бабушка кивком подзывает ее:
— Не встать ему больше, доченька. Все… Конец это… Да так оно и лучше. — Бабушка смотрит в потолок, потом снова на тетю Клари. — Не вижу я пути, не вижу… А ты видишь, доченька?
— Позвать Эрнста, мама?
— Позови, дочка.
Бабушка лежит и прислушивается: неужто гром гремит? Нет, это не гром. Это Шепелявая перекатывает бочку во дворе. Бабушка опять прислушивается. Теперь это не Шепелявая. Теперь и впрямь гром гремит!
— Господи милостивый, не допусти, чтобы небеса разверзлись! — начинает молиться бабушка. — Не дай погибнуть хлебу нашему! Мы в руке твоей, господи, как червь в руке нашей. Да будет милость твоя, не раздави нас десницей своей…
Грохот приближается. Бабушка лежит, скрестив руки, и слушает. Теперь гром гремит совсем рядом. Робкая улыбка пробегает по лицу старушки. Она вздыхает с облегчением. То не гром и не град, то тракторы, о которых рассказывала невестка. Бабушка совсем успокаивается: такой-то гром человеку подвластен.
Дедушка, которого треплет лихорадка, тоже слышит грохот. Он приподнимается.
— Плетку, плетку дайте! — кричит он. — Разгоните тучи, разгоните их! — И дедушка снова падает на подушки.
— Успокойся, отец, не гром это, — говорит бабушка, тряся старика за плечо.
Дедушка ничего не замечает. В бреду ему мерещится, что дождь заливает его неубранный хлеб. Водопадом он обрушивается с неба и пригибает рожь к земле. Весь хлеб полег. Зерна сыплются на мокрую от дождя землю. Клинг-кланг… Слышишь, как осыпаются колосья? Секунда — зерно. Секунда — и десять зерен. Секунда — тысяча зерен! «Миллион!» — вопит дедушка. Бабушка снова начинает молиться. Но теперь она молится не из-за грохота, она молится за дедушку:
— Смилостивься ты над ним, когда возьмешь его к себе! Не грешнее других он…
А дедушке кажется, что осыпавшиеся зерна уже снова проросли зеленой озимью. Молодые побеги переплелись с редкими старыми стеблями. Вокруг ходит народ и показывает на него, на Краске: «Глядите, глядите, вон он, Краске-хозяин: два добрых коня, а урожая так и не собрал!» Молодая поросль пробивает себе путь между старыми стеблями. Вот уже все поле покрылось свежей зеленью. Вот она забирается к нему во двор, поднимается по стене, лезет в окошко… вот-вот обовьет его. Дедушка силится подняться, сбрасывает одеяло. Бабушка успокаивает старика, но он ничего не понимает. С улицы доносится грохот трактора. Стекла в горнице дребезжат.
— Все кончено, все! Мой хлеб! Мой хлеб! — выкрикивает дедушка.
Трактор привез мертвого Дразнилу к нам во двор. С раздутым животом лежит он на телеге, в которую за день до этого запрягали его самого. Глаза, подернутые пленкой, устремлены в неведомую даль. Жизнь шагнула вперед, переступив через падаль и трупы. Бабушка все трясет дедушку за руку:
— Смилостивился над нами господь — машина это. Слышишь, как она стучит? Будто гром прирученный.