– Так ты голодный? Хорошо же я тебя встретила! Даже чаю не предложила. А ты еще говоришь…
– Да ну брось. К моему сердцу путь не через желудок лежит.
– А через что же? Через пипиську, что ли?
– Отчасти да. Но главным образом – через открытое для меня сердце женщины.
Молчание. Это ее душа задумалась, почувствовала прикосновение к моей.
…Провожаю мою женщину до подъезда, ощущая сквозь знойный воздух формы и объемы статного, сильного тела. Мало Вита радуется своей красоте, а ведь могла бы. Подул ветерок и украдкой вытащил из-под кофточки немножко женского запаха – мгновенно-случайного, не предназначенного для чужого носа. Еще и так я ее продолжаю по-новому узнавать.
А какая улыбка достается мне на прощание! Просто звездное небо в паре глаз… Вот она, женская душа, как проступает наружу. Даже поцелуй прощальный меньше ошеломляет, потому что на его протяжении этот мир прикрывается веками и ресницами.
30. ДАЛЬШЕ…
Но и дальше время тянется без Виты, а на исходе августа слышу в телефоне текст, мало вдохновляющий:
– Я сегодня вечером в Москву уезжаю. Дашкой надо заняться, у нее школа начинается, и простая, и музыкальная. Когда теперь встретимся?
Не знаю. Хотя бы взглянуть на меня? Тебе это так нужно?
Ну, начались меланхолические надрывы… Только не попасть мне на ту же безнадежную, нестойкую, ускользающую волну! Чтобы не стихла мелодия нашей страсти, нужно взять самую басовую и мужественную ноту:
– Да, девушка, мне это очень нужно! И я увижу сегодня тебя во что бы то ни стало!
Вита мгновенно меняет пластинку:
– Ладно. Тогда тебе придется прийти в театр.
– Какой театр?
– А какой у вас на Фонтанке? Фирма моего покровителя сегодня в культпоход отправляется. Какая-то английская пьеса – “Олимпия”, что ли. В антракте я сама тебя там найду. Как на свободу выбраться – это моя проблема, и, думаю, разрешимая. Мужики все, естественно, в буфет потащатся, а я пригласила с собой Таньку. Я ей доверяю, только чур на нее не пялиться, а то она полная оторва, без тормозов. Никаких там карточек визитных, телефонов ей не давай ни за что. Или – знаешь
– лучше встретимся у дамского туалета. Это уж точно самое безопасное место в нашем случае.
Через несколько минут я уже быстро шагаю в сторону БДТ: как там, кстати, с билетами? Называется пьеса не “Олимпия”, а “Аркадия”. Что, спектакль заменили? Нет, скорее Вита название перепутала. Около кассы небольшая безнадежная очередь из истинных театралов. Лучше, наверное, спекулянтов поискать: где здесь самые честные и внимательные глаза?
Но мне тут же везет: интеллигентная худощавая дама по номинальной цене уступает место рядом с нею в четырнадцатом ряду. Так что у меня есть и билет, и спутница – все чин чинарем! В гардеробе беру бинокль, уже примерно догадываясь зачем, а у дамы свой имеется, постоянный, в красном бархатном футляре, с ним ее бабушка еще в двадцатом году в этом самом здании смотрела “Дона Карлоса”.
Когда я здесь был в последний раз? Лет двадцать прошло, не меньше.
Живем в двух шагах, но этих двух шагов давно уже не проделываем.
Беатриса меня от театра отучила, отлучила. Она из всех искусств признает музыку, сложную поэзию и авангардную живопись: “А все, что игра, – это пошлость. И театр, и футбол”. И сама она ни в чем, нигде не играет. А я такой игруля оказался. До чего доиграюсь, например, сегодня?
За пять минут до начала спектакля на первые ряды надвигается мощный культпоход воротил бизнеса. Как разведчик или снайпер, уставляюсь в окуляры. Публика отборная: все отменно упитанны. Вот эта, в желтом платье, не иначе как вышеупомянутая подруга Танька, “полная оторва”.
Действительно, очень полная, с придурковато-чувственной мордочкой – уютный вариант для безответственной одноразовой релаксации. А это суровое, недоброе лицо – неужели Вита? Я даже убираю бинокль, чтобы доподлинно опознать ее по контурам тела, покрытого тканью пронзительно алого цвета. Лично на меня она так отчужденно не смотрела даже до начала нашего знакомства, во время случайной встречи у ресторанного столика. Да, Петя, не знаю, чем ты это заслужил, но жизнь почему-то склонна поворачиваться к тебе самой лучшей стороной.
Но пока она поворачивается к тебе спиной, и свет гаснет. Танька – справа от Виты, а о сидящем слева покровителе по его аккуратно постриженному седому затылку ничего сказать нельзя.
Да, так что на сцене? Пьеса действительно английская. Сюжет, прямо скажем, из пальца высосанный: что-то там про приятеля Байрона, домашнего учителя в аристократическом семействе. Каким-то образом эта старинная история позволяет уточнить биографию великого поэта: может получиться, что он из Англии уехал в свое странствие на месяц позже. По сей причине страшно суетятся персонажи из двадцатого века, куда время от времени переносится действие. Якобы предстоит сенсация. Неужели современные англичане и американцы так уж сильно просекают Байрона и его эпоху, чтобы заторчать от подобных филологических изысков?
Из “моего” состава, то есть труппы двадцатилетней давности, на сцене только Неведомский, остальные – новобранцы. Алиса Фрейндлих заступила сюда еще при Товстоногове, но уже не при мне. Для меня она осталась актрисой ленсоветовской, ну и, конечно, киношной. Играет она сегодня какую-то леди, а голосок этот неповторимый, чуть присюсюкивающий, сразу “Служебный роман” напоминает. И когда, согласно тексту пьесы, Алиса Бруновна начинает выступать против ношения панталон и свои юбки так кокетливо кверху подбрасывает, становится ясно, что зовут нашу леди – товарищ Калугина. И только секретарши-Ахеджаковой для компании недостает. Вот такое стариковское восприятие у меня теперь.
А кто мне по настроению пришелся – так это Толубеев. Я даже не вник, кого он там конкретно играет в сценах из двадцатого века. Заводной мужичок, носится по сцене, нервничает и очень напоминает одного зрителя, который едва сдерживает свои страсти, сидя в четырнадцатом ряду.
Но публика реагирует хорошо, с пониманием. Это я как бывший, но опытный театрал спиной чувствую. Да, Петя, приотстал ты от мирового искусства. Скучно тебе становится от того, от чего культурным людям весело. Вот ведь и уступившая тебе лишний билетик пожилая дама интеллигентно сияет: замысловатый сюжет ей явно по сердцу.
Антракт. Вместе с соседкой движемся в сторону дамского туалета, она
– понятно зачем, а зачем я – пока не ясно.
Красная Вита и желтая Танька бросаются в глаза мгновенно. У Виты все то же сердитое выражение на лице. С подругой меня не знакомит, негромко ей командуя:
– Ну, Тань, ты иди пописай, а мне с человеком поговорить надо.
И тут же золотистые искорки возвращаются в карюю темноту, губы растягиваются в такую мне знакомую улыбку.
– Ну как ты?
– А как ты?
Сидим и радостно молчим – втроем. Есть Вита, есть я, и есть любовь между нами.
– Ну и где же мы с тобой будем целоваться?
Мне ничего в голову не приходит. Молчу. Звонки разгоняют публику.
Вдруг Вита так раздумчиво вопрошает:
– А не слабо тебе в дамский туалет пройти?
Мне? Слабо? Мгновенно сосредоточиваюсь, и мы с Витой, как два агента
ФБР в американском боевике, врываемся в опустевшее помещение.
Прячемся в кабинке, Вита закрывает дверь на задвижку и начинает освобождать меня от джинсов.
– Они на пуговицах, – словно извиняюсь я.
– Пуговки такие сексапильные, – мурлычет она.
Сильные руки меня властно усаживают – и вдруг мгновенная вспышка прорезает мою память. Не в первый раз в жизни очутился я в дамской комнате – во второй! Года три, не больше, мне было, когда мама с подругой отправились вечером в наш главный новосибирский кинотеатр, и меня им пришлось прихватить. Отец в отъезде, наверное, был – в