Мы взглянули въ окно. Оно выходило въ большую залу, величаемую въ гостинницѣ Шевалье зимнимъ садомъ. Посреди ея обѣдала за длиннымъ столомъ веселая разгульная компанія, состоявшая изъ людей всѣхъ возрастовъ, по преимуществу изъ петербургской военной молодежи и московскихъ убѣленныхъ игроковъ. Между ними рѣзво бросался въ глаза высокій, изящный Звѣницынъ, въ эполетахъ какой-то особенной, толстой, формы, небрежно-ловко сваливавшихся на грудь, и въ ослѣпительно-бѣломъ жилетѣ подъ лацканами разстегнутаго свѣтло-зеленаго сюртука. Обѣдъ былъ въ полномъ разгарѣ. Среди нестройнаго гама возгласовъ и тостовъ можно было разслышать, какъ чей-то раздирательно-фальшивый теноръ старательно выпѣвалъ:
Цѣлый хоръ подхватилъ за нимъ:
Конца нельзя было понять, его покрылъ общій хохотъ.
— Притворить дверь, сказалъ Кемскій, подымаясь съ мѣста. Раздирательный фальцетъ продолжалъ между тѣмъ:
Оглушительный голосъ прервалъ его:
— За здоровье нашихъ, господа! Ура!
— Урра! завопила компанія ему вслѣдъ.
— Эка ихъ разобрало! сказалъ я.
— И что ему надумалось подчивать меня? За что великія милости? примолвилъ съ неудовольствіемъ Кемскій, отодвигая отъ себя рюмку, присланную ему Звѣницынымъ.
— Это, любезный мой, по всѣмъ правиламъ рыцарской науки, сказалъ я, — все равно, какъ когда противники салютуютъ другъ друга рапирами, прежде чѣмъ напасть другъ на друга.
— А развѣ онъ имѣетъ какія-нибудь намѣренія насчетъ… воскликнулъ Кемскій, вскидывая на меня свои большіе глаза, и весь вспыхнулъ.
— О, милый мой, ты сердцемъ тотъ же все невѣжда! отвѣчалъ я ему, пародируя извѣстный Пушкинскій стихъ о Ленскомъ. И, точно, онъ походилъ на Ленскаго въ эту минуту, еще недоумѣвающій, но уже взволнованный и ревнивый. — Если ты не замѣтилъ до этихъ поръ, что она можетъ и не одному тебѣ нравиться, то пойми по крайней мѣрѣ, что это совершенно естественно и что сердиться на это нелѣпо.
— Я и не сержусь, возразилъ онъ, — я нахожу только лишнимъ со стороны человѣка, который вчера чуть-ли не въ первый разъ отъ роду увидалъ ее…
— А что говоритъ Ромео, когда въ первый разъ встрѣчается съ Джульетой? Развѣ не помнишь, какъ Англичанинъ нашъ въ лицеѣ завывалъ чувствительно:
Did my heart love till now?" [2]
— Помню, сказалъ Кемскій, улыбнувшись лицейскому воспоминанію, — но помню также и италіанскіе стихи, которые гласятъ, что:
— Ну, конечно. Вотъ видишь, какіе мы съ тобой образованные молодые люди. Можетъ-ли послѣ этого придти кому-нибудь въ голову обидѣть насъ?
Эта шутка окончательно развеселила моего моряка.
— Однако въ долгу у этого Ромео я все-таки никакъ не хочу оставаться, сказалъ онъ.
Онъ позвонилъ. Вошелъ слуга.
— Бутылку шампанскаго!
— Какого прикажете?
— Какого хочешь. Какое пьетъ господинъ Звѣницынъ?
— Они пьютъ лодеръ-съ.
— Редереръ, то-есть?
— Такъ точно, подтвердилъ слуга.
— Ну, такъ редереру; налей стаканъ и отнеси ему отъ меня, а что останется — можешь выпить за его здоровье.
Черезъ нѣсколько времени кто-то постучался въ намъ въ дверь.
— Кто тамъ?
— Peut on entrer? спросилъ чей-то густой и учтивый баритонъ.
— Милости просимъ.
Дверь отворилась. Вошелъ господинъ Звѣницынъ, собственной особой, въ своихъ толстыхъ эполетахъ и ослѣпительномъ жилетѣ и съ стаканомъ въ рукѣ.
Я замѣтилъ, что Кемскаго передернуло.
— Je suie venuvous remercier personnellement, объяснилъ изящный офицеръ на томъ своеобразномъ нарѣчіи, которое и понынѣ слыветъ за парижское въ казармахъ и иныхъ салонахъ столичнаго города С.-Петербурга.
— За что же? вы меня предупредили, пробормоталъ Кемскій, показывая на нетронутое имъ до того шампанское на столѣ.
— Permettez moi donc de boire ce verre avec tous, предложилъ Звѣницынъ, прохаживаясь въ намъ, — если только я вамъ не помѣшалъ, messieurs….
Кемскій, не отвѣчая, взялъ рюмку. Они чокнулись.