Большинство читающей публики начала XIX века этих подробностей не знало: читали ведь — как во и все времена — не Фукидида, а его популярные пересказы. Одним из основных источников сведений по истории Древней Греции было тогда компактное и живо написанное «Введение» к книге аббата Бартелеми «Путешествие юного Анахарсиса в Грецию», которой зачитывалось несколько поколений европейцев. Пушкин тоже читал и хорошо помнил эту книгу: еще в 1830 году он сравнивал с ее героем, юным скифом, адресата своего послания «К Вельможе». О подвиге славных тираноборцев в книге Бартелеми рассказывалось следующее (отчасти цитируем, отчасти излагаем рассказ близко к тексту).
«Гармодий и Аристогитон, два молодых афинянина, связанные узами нежнейшей дружбы, получили от тирана оскорбление, которое невозможно было забыть, и составили заговор против него и против его брата». Выступление было приурочено к празднику Панафиней. Гармодий и Аристогитон со сторонниками явились на него с мечами, спрятанными под миртовыми листьями. Главной их целью был тиран Гиппий. Увидев, что Гиппий беседует с одним из заговорщиков, Гармодий и Аристогитон решили (ошибочно!), что их заговор раскрыт. Тогда они бросились на Гиппарха и поразили его мечом в сердце. Гармодий пал на месте; Аристогитон был схвачен и, претерпев пытки, казнен. После гибели брата Гиппий предался сугубому неправосудию, но через три года был свергнут. По установлении демократии афиняне удостоили тираноборцев высочайших почестей: на главной площади были воздвигнуты их статуи; их имена прославлялись на праздниках; поэты воспевали их доблесть в песнях, которые дошли до наших дней...«
Видимо, нечто подобное судьбе афинских тираноборцев грезилось и воображению юного Пушкина. Из изложения аббата Бартелеми следовало, что поводом к тираноубийству стало оскорбление, которое невозможно было забыть («un affront qu´il était impossible d´oublier»). В чем именно оно состояло, Пушкин, видимо, не знал: по условиям времени аббат о том ни словом не обмолвился (дав, впрочем, ссылки на Фукидида и Аристотеля, у которых обстоятельства дела изложены подробно). Но прочитанного было Пушкину вполне достаточно для того, чтобы придать собственным тираноубийственным намерениям необходимую мотивировку: защита личной чести приведет к освобождению отечества от гнета самовластья! Как именно это произойдет — Пушкин, скорее всего, представлял не очень ясно. Наверное, ему смутно виделось всенародное восстание, примерно как в Греции и в Риме.
Скептический друг
В свой замысел Пушкин посвятил немногих. Может быть, только одного. Продолжим цитату из письма императору: «...таковы были мои размышления. Я сообщил их одному моему другу, который был совершенно согласен с моим мнением. Он советовал мне сделать попытку оправдаться перед властью. Я чувствовал бесполезность этого. Я решился тогда вкладывать столько неприличия и столько дерзости в свои речи и в свои писания, чтобы власть вынуждена была, наконец, отнестись ко мне как к преступнику: я жаждал Сибири или крепости, как средства для восстановления чести».
Этим «другом», скорее всего, был Петр Яковлевич Чаадаев — впоследствии автор «Философических писем», высочайшей волею — сумасшедший, а тогда — блестящий денди, гусар-философ, оказавший большое влияние на молодого Пушкина.
Какие-то отголоски обсуждения острых тем слышны даже в хрестоматийном пушкинском послании Чаадаеву (которое, вопреки установившейся традиции, правильнее датировать именно 1820 годом). В частности — в памятных стихах: «И на обломках самовластья / Напишут наши имена». В 1824 году Пушкин адресовал Чаадаеву другое послание, в котором содержались отсылки к сочинению (и к разговорам) петербургской поры: «Давно ль с восторгом молодым / Я мыслил имя роковое / Предать развалинам иным?..» Яркий биограф Пушкина Юрий Лотман толковал эти строки так: «...под роковым именем следует понимать указание лично на Александра I, героическое покушение на которого обдумывали поэт и „русский Брут“ П. Я. Чаадаев». Между тем Пушкин определенно говорит здесь не об Александре, а о себе: якобы, записывая свое имя вместе с именем друга на развалинах храма Артемиды (где Орест и Пилад состязались в великодушии), он вспоминает о тех временах, когда мечтал передать («предать») это имя иным развалинам — «обломкам самовластья»... Но такое прочтение, как ни парадоксально, не отрицает общего вывода Лотмана, а дополнительно подтверждает, что в первом послании речь шла о тираноборчестве. В 1821 году Пушкин написал стихотворение «Кинжал». В нем есть строфа о недавно казненном немецком студенте-патриоте Карле Занде, убившем в 1819 году литератора Августа Коцебу — агента Священного Союза и русского правительства: