— Я лишь простой человек, миледи, и мне трудно ответить на этот вопрос…
— Вас, брат, нельзя назвать ни простым человеком, ни человеком, готовым с легкостью давать ответ на любой вопрос. Быть может, когда-нибудь, в тиши моей лесной часовни, мы еще вернемся к этому разговору. Тогда вы поделитесь со мной собственным опытом.
Томас хотел было возразить, но она покачала головой:
— Простите меня. Мы сейчас говорим не о вашем, а о моем призвании. Вы задали прямой вопрос, на который я должна честно ответить. Нет, я не бегу от мира потому, что моя самая близкая подруга раньше меня вышла замуж. Точно так же, я не страшусь замужества и болей, которыми оно грозит женщине. Но в то же время я признаю, что не чувствую себя годной для этой роли. Да, я хочу удалиться от мира, но причина, толкающая меня на это, — страстное желание укрыться в Божьей любви и всепрощении, как маленький ребенок укрывается в объятиях матери. По сравнению с этим все земные радости для меня — ничтожны и тленны. Вас устроит такой ответ, брат?
Томас смотрел на женщину, спокойно сидевшую напротив него, и его охватило острое сожаление. Будь и у него такая же неколебимая уверенность в своем призвании, возможно, ее слова и могли бы его удовлетворить.
— Ваша речь звучит убедительно, миледи.
Юлиана протянула руку.
— Тогда давайте попробуем стать друзьями. Уверена, у нас есть то особое родство, которое встречается лишь между людьми, отвергающими земное.
У Томаса потеплело на душе от ее прикосновения, и он сам не знал почему. Она уже ушла, оставив его одного, когда он вдруг понял, что она так и не ответила на его вопрос, какова же была на самом деле причина их ссоры с леди Исабель.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
В тот вечер ужин был невеселым. Настроение за столом царило подавленное, да и угощение было не лучше. Снежная буря не позволила добыть свежей дичи. Жаркое приготовили из солонины, от которой слишком сильно несло чесноком — на него не поскупились, чтобы отбить неприятный запах не самого свежего мяса. Правда, сыр был хорош, а хлеб — вполне свеж, но это слабо утешало: главное блюдо, жаркое, успело безнадежно остыть за время своего путешествия из кухни в обеденный зал, через снежную мглу раннего вечера.
Адам отпил приличный глоток вина и поморщился. Лучшее и уже успело прокиснуть. Барон поднял глаза, и его лицо приняло еще более недовольное выражение. К нему шла леди Исабель. Она опустилась на стул слишком близко от его собственного. Она пришла, когда все давно уже сидели за столом.
— Прошу прощения за опоздание, милорд. Я ждала мужа.
— Ваш муж, миледи, не объяснил вам, почему он не пришел поужинать с нами?
Она лишь развела руками в недоумении.
— Я с полудня не виделась с ним. Тогда он ничего не сказал мне о своих планах, и я не знаю, что могло его так задержать. И все это время я ждала его, чтобы прийти с ним к столу.
— Удивительно, как он вообще может с вами разговаривать, — пробормотал Адам себе под нос, впрочем, недостаточно громко для того, чтобы его нельзя было услышать.
Леди потянулась за вином, и слуга ловко наполнил ее кубок. То ли вино было из другой бочки, то ли Исабель была не так разборчива, как барон, но она одним духом опустошила кубок и тут же подставила его, прося налить еще.
Кроме шарканья слуг, которые приносили и уносили блюда и подливали вино, да пения не особенно талантливого музыканта в дальнем конце зала, ничто не нарушало тягостной тишины.
Определенно, поэтические способности валлийцев сильно преувеличивают, подумал Томас, через силу вслушиваясь в балладу, которую, отчаянно фальшивя, исполнял певец. Томас попробовал было скатать шарик из толстого ломтя хлеба грубого помола, лежавшего перед ним на тарелке, но шарик разваливался, и он бросил его рядом с недоеденным сыром. Всеобщее уныние захватило и его.
А как могло быть иначе? Два человека умерли не своей смертью. Ричард снова заболел. Обвиненный в убийстве Роберт заперт в темнице, ожидая, когда шериф заберет его и повесит, а Ансельм все еще лежит в беспамятстве и тоже может, не ровен час, умереть. Томас подумал, что дела у его новоявленного племянника и у сотрапезников явно не улучшились со времени их последней совместной трапезы. И он, брат Томас, до сих пор не нашел ни причины этого, ни убийцы.
Он оглянулся кругом — остальные ели с таким же унылым видом. Настоятельница сидела, уставив взгляд в пространство, не донеся до рта кусочка сыра. Она совсем забыла о нем, уйдя в свои мысли. Сестра Анна положила руки по обе стороны тарелки и потупила глаза, словно молилась. На лицах той и другой лежала одинаковая печать усталости и тревоги о молчащем мальчике и еще безнадежнее молчащем Ансельме. Барон явственно скрипел зубами, пытаясь разжевать жесткое мясо. Леди Исабель отказалась от всякой твердой пищи и сейчас опорожняла свой третий кубок. Юлиана ни к чему не притронулась.
В довершение всех неприятностей, когда Томас шел из часовни в обеденный зал, он почувствовал наметившуюся перемену погоды. Предательская мягкость стала ощущаться в воздухе, суля тепло иззябшему телу, но грозя бедой человеку, которого обвиняли в убийстве. Буря начала понемногу стихать, снег — подтаивать, а это означало, что скоро — слишком скоро — станет возможным послать гонца к шерифу.
Он отломил сыра, лежавшего перед ним, и проглотил, на этот раз не без удовольствия, как вдруг увидел, что Исабель и Юлиана коротко глянули друг на друга. Ни одна не улыбнулась. Исабель отвернулась и сделала большой глоток из своего бокала. Юлиана опустила голову и закрыла глаза.
Если кто-то тут молится, решил Томас, это, несомненно, она. Сестра Анна, при всей своей набожности, за долгие годы ухода за больными научилась дремать, сохраняя видимость бодрствования. Похоже, и сейчас она все равно что спит. Чего не скажешь о леди Юлиане. Он вздохнул. Кто знает, может Тиндал выиграет больше, если она поселится в нем, нежели она сама, выбрав монастырь местом пребывания.
Воистину, она могла быть святой. Монастыри, где появлялся святой, процветали — будь то человек из плоти и крови или его священные мощи. Длинная вереница кающихся грешников, умоляющих прикоснуться к ним или сказать слова мудрости, не даст ей насладиться одиночеством. А что, если она не святая, а сумасшедшая? Ну что ж, тогда она не найдет в Тиндале желанного покоя, но зато ее встретит там доброе отношение. Сестра Анна и настоятельница Элинор об этом позаботятся.
Громкий удар прервал размышления Томаса. Дверь в обеденный зал с грохотом распахнулась, в нее ввалился солдат и направился прямо к столу.
Адам вскочил со своего места.
— Дьявол вас задери! Что там? Валлийцы осадили замок?
Солдат бросился на колени. Несмотря на холод, Томас разглядел у него на лбу капли пота.
— Простите за грубое вторжение, милорд. Валлийцы не нарушали перемирия, зато подлый убийца напал снова. Еще один человек пал его жертвой.
Адам побледнел.
— Кто?
— Сэр Джеффри, милорд. Мы нашли его за конюшней. Его ударили ножом и бросили умирать.
Анна покачала головой, глядя, как слуги с великими предосторожностями уносят на носилках сэра Джеффри.
— Он будет жить? — спросил Адам прерывающимся голосом.
— Он потерял много крови, милорд, и все еще в беспамятстве. Сама рана вполне может зажить, если не начнется нагноение. Все же сэр Джеффри пролежал тут слишком долго. Впрочем, Бог милостив — холод мог ослабить кровотечение. — Она оглянулась кругом: — Повезло, что его вообще так скоро нашли. В такую холодную ночь сюда вообще мог никто не прийти.
— Похоже, мы должны благодарить за это понос, приключившийся у младшего конюха, — равнодушным тоном заметил Адам.
— Так когда, говорите, вы видели в последний раз своего мужа? — Элинор повернулась к леди Исабель. Широко открытыми глазами женщина неподвижно смотрела туда, где на снегу темнело пятно, словно в крови ее мужа на снегу ей явилось видение.