ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Прошло время, и отец Ансельм поправился, окрепнув настолько, что смог вернуться к своим обязанностям священника для солдат и обитателей Вайнторп-Касла, где, говорят, он и дальше проповедовал, предостерегая всех подряд против мясоедения и греха излишнего мытья. Никогда больше он не охотился в темных коридорах на маленьких мальчиков верхом на игрушечных лошадках, хотя время от времени упоминал, что вложил-таки свою, пусть малую лепту в раскрытие таинственного убийства лорда Генри.
Юлиана и Исабель гостили у барона Адама до тех пор, пока дорога в поместья Лейвенхэмов вновь не стала проезжей. Когда женщины вернулись, наконец, к себе домой, Юлиана сразу же обратилась к епископу с прошением разрешить ей поселиться отшельницей в Тиндале. Тогда же она пала к ногам своего брата, ныне сэра Джорджа Лейвенхэма, моля дать ей благословение и необходимые средства, чтобы она могла вступить в Тиндал достойно.
Несмотря на то, что сэру Джорджу не хотелось отпускать горячо любимую сестру, пожелавшую для себя столь суровой жизни, он удовлетворил обе ее просьбы и, когда Юлиана получила от Элинор и епископа разрешение ехать, со слезами отпустил ее, снабдив щедрым приданым. К его дарам прилагалось письмо, в коем он весьма учтиво заверял будущую настоятельницу в своей истинно братской любви, хотя Элинор и угадала в его словах легкую тень грусти.
О леди Исабель известно немного, хотя в записях канцелярии епископа значится, что вскоре после того, как Юлиана отбыла в Тиндал, вдова сэра Джеффри официально приняла покров и кольцо, приняв обет никогда больше не выходить замуж.
Среди разнообразных бумаг в Тиндале хранилось письмо от сэра Джорджа Лейвенхэма к настоятельнице Элинор, написанное много лет спустя после того, как Исабель приняла обет. В нем он ставил настоятельницу в известность, что Исабель все еще жива. После того как молодая вдова приняла обет безбрачия, она избрала для себя добровольное заточение в одной из башен замка сэра Джорджа. С тех пор она сильно постарела, писал он с очевидной печалью, и ее редко кто видит, если не считать женщины, которая ей прислуживает. В те несколько раз, когда она позволяла ему навестить себя, он заметил, как сгорбилась ее спина и как выцвели глаза, ставшие молочно-голубоватыми. Когда он приходил, она говорила мало, не садясь сама и не предлагая садиться ему, — лишь молча глядела в единственное окно своей комнаты, обращенное в сторону Тиндальского монастыря.
ПРИМЕЧАНИЯ АВТОРА
Сейчас, по прошествии более чем семисот лет, мы знаем, что 1271 год был в Англии относительно спокойным, однако тем, кто тогда жил, мир этот не казался прочным. С валлийцами было заключено ненадежное перемирие, но с приближением лета, благоприятного для войны, многие на границах высказывали сомнение, что его удастся продлить. Шотландцы лишь на время успокоились, а мятеж, некогда возглавленный теперь уже давно покойным Симоном де Монфором, был жив в умах всех сословий, начиная от крестьян и заканчивая правящими классами. Маленькие очаги, как внутри страны, так и за пределами Англии, непрерывно угрожали перерасти в большой пожар.
Король Генрих III к 1271 году, по всей видимости, сильно одряхлел, а в конце следующего года умер. Его наследник находился в Акре, в крестовом походе, который чуть не стоил принцу жизни. Ему, однако, было суждено остаться в живых после покушения и, в конце концов, вернуться в Англию королем Эдуардом I.
Эдуард в то время во многом был темной лошадкой. В вопросе о реформах, за которые сражался де Монфор, он с удивительной легкостью переметнулся с одной стороны на другую. Никто не был до конца уверен в его уме, а его поведение порой бывало безответственным. Многие задавались вопросом, получится ли из него достойный король. Но в любом случае, каждый понимал, что его приемы и пристрастия не останутся теми же самыми, что у долго царствовавшего Генриха.
В переходный период влиятельные и амбициозные люди прочно стоят одной ногой на прежнем пути, держа другую наготове, пока не станет ясно, в каком направлении двинется новая власть. Внешне такие времена могут производить впечатление спокойствия, но это затишье часто бывает преддверием хаоса. Знать, лояльная старому королю в эти последние годы его правления, поддерживала хрупкий мир, одновременно умоляя Эдуарда вернуться домой, чтобы защитить границы от вторжений и предотвратить возможные войны за престолонаследие, а заодно не дать возобновиться и жестоким гражданским войнам.
Хотя замок, описанный в этой книге, вымышлен, по замыслу автора Вайнторп должен был воплотить основные черты тех аванпостов второстепенного значения, которые англичане использовали при своих не очень-то успешных попытках полностью подчинить Уэльс после норманнского завоевания. За некоторыми значительными исключениями, форты того времени не были величественными сооружениями, не выдерживающими сравнения с Каэрнарфоном или Харлехом, построенными по велению Эдуарда I блестящим зодчим, мастером Джеймсом из Сент-Джорджа.
Эти более ранние замки начинались с простого вала и стены, земли и бревен. В какой-то момент их деревянные стены заменялись на каменные, вместе с другими усовершенствованиями, проводимыми на протяжении двухсот лет до времени, когда происходит действие этой книги. Кроме того, некоторые укрепления, особенно в Северном Уэльсе, с известной периодичностью переходили из рук в руки, принадлежа то англичанам, то валлийцам, и новые хозяева нередко меняли стены и прочие конструкции, приспосабливая их под свои нужды и вкусы. В результате архитектура некоторых фортов эпохи до короля Эдуарда представляла собой мешанину начатых, потом измененных на середине или вовсе неосуществленных проектов.
Любой замок, конечно, выполнял роль военного укрепления, но это необязательно была главная его функция. Поддержание армии в боевой готовности, как и сейчас, требовало больших затрат, поэтому число солдат, постоянно живущих в замке, могло быть совсем невелико. Замки так же были и административными центрами, где велась торговля, вершился суд, куда обращались с различными просьбами и где решались вопросы управления прилежащими землями. Кроме того, это были родовые гнезда.
Сегодня эти жилища могут показаться мрачными и зловещими, но те, кто вырос в их стенах, часто вспоминали о своих замках с большой любовью. Джеральд Уэльсский, живший в двенадцатом веке, в своих описаниях садов и виноградников замка Манорбье в Пемброкешире, где он провел юность, доходит почти до поэтических высот. Если бы речь шла о более поздних и благоустроенных замках, мы, возможно, могли бы его понять. Эти более поздние сооружения дошли до нас в хорошем состоянии, со следами вполне современных удобств — таких, например, как раздельные латрины и уриналы. Однако многие замки меньшего размера не только сильно пострадали от времени, но и нередко были разобраны на строительный материал, после того, как утратили стратегическое значение, а те, что осталось, часто выглядят уныло и непритязательно.
Трудность, с которой мы сталкиваемся, пытаясь представить себе, как протекала жизнь за их мощными стенами, отчасти связана с недостатком материальных свидетельств, по которым можно было бы судить о внутреннем устройстве. Постройки внутри этих относительно маленьких замков, такие, как кухни, конюшни или жилье для солдат и знатной семьи, часто делались из дерева, и впоследствии были разрушены или сгорели. От них остались лишь незначительные следы. Тем не менее, можно сказать, что делались попытки создать некоторые удобства — по крайней мере, для тех, кто жил там постоянно.
Хотя в Вайнторпе вымышленный барон Адам, судя по всему, не вставлял стеклянных окон, во времена Генриха III они не были редкостью и стоили довольно дешево (очевидно, стекла имели зеленоватый оттенок). Стены замка не были все сплошь голыми и каменными. Их белили и иногда раскрашивали в разные цвета, как изнутри, так и снаружи. Генрих III питал слабость к зеленой краске и узорам из звезд, его жена предпочитала розовый. Покрытые росписями настенные драпировки служили для того, чтобы смягчить суровость жилых помещений и предотвратить сквозняки. Камыш, который разбрасывали вперемешку с душистыми травами и цветами, а потом в положенный срок меняли, покрывал полы в обеденном зале.