Когда в карфагенском лагере вспыхнула чума, унесшая тысячи жизней и посеявшая уныние среди осаждающих, стало казаться, что сбываются самые радужные ожидания. Дым погребальных костров и невыносимый запах горелого мяса отравили окрестный воздух на много стадиев кругом. Сам Ганнибал заболел и умер. Когда известие об этом достигло города, люди возликовали, думая, что теперь карфагеняне снимут осаду и уберутся восвояси.
Теллия до такой степени ободрили все эти события, что он даже нанял несколько актеров-трагиков и подучил их появиться ночью, подобно призракам, среди могил, разрушенных карфагенянами, издавая громкие стоны и исторгая жуткие проклятия на пуническом языке. Не менее призрачные огни зажглись на кладбищах в безлунные ночи, а на темных деревенских тропинках, когда но ним проходили отряды карфагенян в поисках фуража и припасов, тоже стали внезапно появляться привидения. Суеверный ужас привел к еще большему смятению в рядах осаждавших, так что никто больше не отваживался покидать лагерь по ночам.
Однако новый полководец, Гимилькон, был не прост. Он призвал к себе прорицателей и велел им немедленно придумать средство задобрить духов мертвецов, изгнанных из могил, и сделать это наиболее впечатляющим и зрелищным образом. Жрецы, повопрошав богов, изрекли свое суждение: нужно совершить человеческое жертвоприношение.
И вот несчастного юношу из местных, обращенного в рабство в ходе предыдущей кампании, зарезали на алтаре, а тело его бросили в море. Затем Гимилькон объявил, что духи получили удовлетворение и отныне ход событий переменится к лучшему. И действительно, сильные ливни смыли прочь нечистоты, окружавшие лагерь, и положение заметно улучшилось. Объявив, что это означает начало исполнения пророчества жрецов, главнокомандующий велел немедленно возобновить работы по строительству осадного бастиона.
Теллий с беспокойством наблюдал за их неустанной деятельностью.
Тем временем Дионисий день за днем вновь завоевывал все большее влияние в Сиракузах, и когда союзная армия, насчитывавшая двадцать тысяч сиракузцев, десять тысяч наемников и двадцать тысяч италийцев из дружественных городов, подготовилась к выступлению, он уже имел чин одного из высших военачальников.
Накануне отбытия он велел извлечь прах Ареты из подвала, где тот покоился до сих пор, и поместить его в величественную гробницу, построенную по его приказу у Западных ворот, у дороги, ведущей в Камарину. Невероятно, но оказалось, что тело почти не подверглось разложению, и он истолковал это как чудо, ставшее возможным благодаря совершению акта мести, как знамение свыше, а вовсе не результат высокого содержания в почве соли, как считал Филист.
Похороны провели скрытно, после захода солнца. Когда массивная известняковая плита закрыла собой место погребения, Дионисий пожелал остаться в одиночестве и долго говорил с нею, в надежде, что она ответит. Наконец он уснул у подножия могилы, сраженный усталостью, и ему приснилось, что он падает со скалы вниз головой в хрустальный источник, дыхание его пресекается, и он переходит в состояние бесконечного и мучительного забытья.
Его разбудил Лептин, ставший для него кем-то вроде телохранителя и следовавший за ним повсюду, всегда держась на достаточном расстоянии, не слишком удаляясь при этом.
— Пошли, — сказал он, — пора возвращаться домой.
Союзная армия выступила на следующий день еще до рассвета: впереди двигались сиракузцы, за ними — наемники, замыкали колонну италийцы; конница охраняла фланги. В авангарде находился Дафней со своим штабом и, соответственно, Дионисий. Лептин скакал чуть позади, вместе со своим отрядом разведчиков. Конница состояла из одних только аристократов, не терпевших в своих рядах посторонних.
Весь путь от Сиракуз до Акраганта они проделали за неделю, провизию везли на судах, следовавших вдоль берега: время от времени с них спускали десяток груженных провиантом шлюпок, которым приходилось совершать по нескольку рейсов.
К вечеру седьмого дня пути показался Акрагант; они разбили лагерь вблизи от восточного крыла карфагенской армии. Дионисий тут же вскочил на коня и отправился на разведку вместе с Лептином, Битоном, Дориском и другими товарищами по Братству. Силы врага он оценил примерно в тридцать пять тысяч человек. Он также увидел, что город, конечно же, не является неприступным. Ему удалось разгадать и план неприятеля, согласно которому восточному крылу, располагавшемуся перед ними, несомненно, полагалось отбивать нападения сиракузцев, стремящихся оказать содействие жителям Акраганта, а основная часть армии готовила решительный приступ при помощи осадных машин и таранов, размещаемых на бастионе. Его возведение уже было завершено.
До наступления ночи он отправился к северной части стены, прячась за сооружениями западного некрополя, откуда можно было разглядеть бастион, достигавший теперь высоты плато, на котором стоял город. Для защиты от копий и стрел карфагеняне соорудили что-то вроде подвижного заграждения на колесах, обшив его сырыми кожами, обладавшими огнеупорностью, минимизировав таким образом опасность для людей, работавших на строительстве.
Возвратившись в лагерь и узнав, что там полным ходом идет совещание, он немедленно туда отправился.
— Первым делом, — заявил Дафней, — мы должны атаковать восточное крыло армии Гимилькона. Войска стоят на равнине. Мы нападем на них на рассвете, пока еще прохладно. Будем двигаться плотными формациями в восемь рядов глубиной; вместе с нами выступят сицилийские союзники — в центре, италийские — справа, наемники — слева. Конница по флангам.
— А если армия Гимилькона встретит нас в полной боевой готовности? — спросил Дионисий. — Я бы предложил выслать вперед конные разъезды, чтобы они двигались между нашими позициями и укреплениями карфагенян на западе и могли предупредить нас в случае их выступления.
Командующий конницей, аристократ из древнего рода, некий Кратипп, взглянул на него с некоторой досадой, словно тот сказал что-то обидное.
— Мне кажется, у тебя нет полномочий распоряжаться конницей, — произнес он, не скрывая своего высокомерия.
— Поступайте как хотите, — ответил Дионисий, — но мне представляется неразумным отклонять вполне здравое предложение, руководствуясь лишь соображениями престижа. Если бы это зависело от меня, я бы уже давно поместил тебя под арест по самому серьезному обвинению и условиях военного времени — обвинению в глупости.
Кратипп побледнел и схватился было за меч, чтобы кровью смыть оскорбление, но Дафней положил конец спору, хлопнув ладонью по столу. Филист, участвующий и совещании в качестве советника, не сумел сдержать лукавой улыбки.
— Мы вышлем вестовых, — объявил Дафней. — Конечно, надо знать, что творится за нашей линией укреплений.
— Могу я разъяснить свою точку зрения? — спросил Дионисий.
— При условии, что не станешь никого оскорблять, — разрешил Дафней.
— Мы координируем свои действия с жителями города?
— Нет, — ответил Дафней. — А что?
— А что? — воскликнул Дионисий. — А то, что мне кажется безумием об этом забывать. Откуда они узнают, каким образом им поступать? И как мы сможем воспользоваться помощью тысяч хорошо вооруженных и экипированных воинов, находящихся внутри стен города, а ведь в критический момент их участие в сражении может оказаться решающим.
— В этом нет необходимости, — сухо пояснил Дафней. — Они нам не нужны, и я не доверяю их кампанским наемникам. Вспомните, сначала они служили карфагенянам, теперь сражаются против своих прежних союзников, а значит, могут снова перейти на сторону врага непосредственно в ходе сражения. Завтра мы атакуем варваров и разгромим их. Потом, как только представится благоприятная возможность, мы нападем на их укрепленный лагерь и погоним их к морю. Мне больше нечего вам сказать. Можете расходиться. Побудка будет объявлена без звуков трубы, устно, от человека к человеку. Пароль — «Акрагант». Удачи.
Дионисий отправился в свою палатку, переоделся, накинул на плечи темный плащ и вышел из лагеря с западной стороны вместе с Лептином под предлогом необходимости проверки постов часовых. Но, скрывшись из поля зрения тех, кто остался в лагере, они сразу же устремились в чащобу каменных дубов, простиравшуюся до основания скалы, на которой высились стены Акраганта. Они уже удалились на достаточное расстояние, когда Дионисий дал знак брату остановиться, велев ждать его возвращения, дабы прикрыть на обратном пути. После чего окликнул часового, охранявшего стену.