— Кстати, об этом…
— Ты хоть представляешь, что мне пришлось пережить? — спросила она, трясясь от ужасной усталости и гнева. — Когда я обнаружила бедного Джорджа на полу. И потом, когда разбиралась с полицией. Кровь… — Купер закрыла лицо руками. — О господи, кровь! Повсюду! Она впиталась в половицы.
— Мы сегодня же уберемся отсюда. Нам в любом случае пора уезжать из Парижа, нужно как можно ближе подобраться к Дижону. Мы можем ехать хоть сейчас, поскольку полиция с нами закончила.
Она содрогнулась:
— Спасибо, со мной был Диор. Если бы не он, не знаю, что бы я делала. Он был великолепен. Он унял мою истерику, поговорил с полицейскими — настоящий рыцарь в сияющих доспехах. — Она повернулась к Амори. — Я никогда тебе этого не прощу.
Его спокойствие было непоколебимо.
— Будь благоразумна. Я просто вышел глотнуть свежего воздуха, а когда вернулся в клуб, тебя уже не было. Я понятия не имел, где ты.
— О, что за чушь! Ты запустил свои когти в эту женщину и умыкнул ее на джипе.
— Что ж, ты и сама, кажется, была неприлично счастлива в компании лесбиянки.
— Кдкой лесбиянки?
— Потрясающей блондинки. Солвдор.
— Сюзи? Она не лесбиянка.
— Моя дорогая Уна, не поверю, что ты настолько наивна.
Она ненавидела, когда в спорах он начинал называть ее настоящим именем.
— О чем ты говоришь?
— Да ладно. Скажешь, не заметила, какого толка этот клуб? Что все женщины наряжены мужчинами, а мужчины — женщинами?
— Что?
— Это место сборищ первертов. Солидор — известная лесбиянка. Кокто — педик, Пуленк — тоже, а уж твой Кристиан Диор всем пидорам пидор.
Она растерялась.
— Полагаю, сейчас ты скажешь, что и твоя крошка кокни — тоже лесбиянка?
— Нет. Она была единственной нормальной женщиной в этом вертепе. Именно поэтому мы и отправились подышать свежим воздухом.
Купер стала вспоминать вчерашнюю компанию, людей за столиками, Сюзи, сжимающую ее руку, странных «женщин» с хриплыми голосами, толпящихся у входа. Неужели Кристиан Диор тоже из тех, кого Амори презрительно назвал «педиками»? Если так, то он — первый среди ее знакомых. По крайней мере, о ком она точно знает. Раньше она слышала это определение только в качестве оскорбления, когда говорили о ком-то испорченном. Но Кристиан какой угодно, только не испорченный. В его характере, конечно, проскальзывают женственные черты, и он прекрасно умеет смотреть на все с женской точки зрения. В нем есть нежность, несвойственная мужчинам.
— Мне все равно, — сказала она наконец. — Кристиан вел себя безупречно. Он больше мужчина, чем ты, при любых обстоятельствах.
Его лицо застыло.
— Ты ведешь себя как стерва.
Она почувствовала, что впервые видит его без прикрас — таким, какой он есть, и это ее сильно напугало. И разозлило.
— Я не позволю тебе затыкать меня, Амори. Вчерашняя ночь положила конец всему. Ты не представляешь, насколько это было ужасно. Тебе даже не жаль, что бедняга Джордж умер.
Он нетерпеливо отмахнулся:
— Конечно, мне жаль, что он умер. Но ты слышала результаты вскрытия. Он сам виноват. Никто ничего не мог сделать. И мне жаль, что тебе досталось.
Тебя ничто не волнует, — продолжала она обвинять Амори. — Я просто раньше с этим не сталкивалась. Единственное, что для тебя важно, — собственное удовольствие.
Он помолчал какое-то время, будто всерьез обдумывал ее слова. Мимо них по улице проносились джипы и грузовики.
— Не просто удовольствие, — сказал он наконец. — Это намного больше. Это жизнь. Я писатель. Я нуждаюсь в опыте, Уна. Если я ничем не наполняюсь, я ничего не могу выдать обратно. Я не могу сказать «нет» жизни.
— Ты обвиняешь меня в том, что я стою между тобой и жизнью?
— Ты никогда не поймешь.
— Да, видимо, мне не понять. Тебе никогда не приходило в голову, что ты можешь что-нибудь подцепить? И наградить этим меня?
— Я не сплю с женщинами такого сорта.
Его наглость вызывала отвращение.
— Не думаю, что ты удосуживаешься выяснить, какого сорта эти женщины. — Купер сделала глубокий вдох. — Я не еду с тобой в Дижон. Я остаюсь в Париже.
Он моргнул:
— Ты не можешь просто взять и соскочить. Ты моя жена.
— Я хочу развода.
— Не смеши меня. — Он устало закатил глаза.
Купер стиснула кулаки.
— Что бы ты ни делал, Амори, — процедила она сквозь сжатые зубы, — не нужно говорить со мной отеческим тоном.
Он в изумлении помотал головой:
— Ты изменилась, Купер. Что на тебя нашло?
— Я не шучу. Я требую развода.
— Думай, что говоришь! Развод — дело серьезное.
— Какие-то несколько слов, которые пробормочет судья, — парировала она. — Так же, как при заключении брака.
— Ты же не думаешь так на самом деле.
— Раньше не думала. Но ты заставил меня изменить точку зрения.
— Не знал, что ты такая циничная.
— Учитель был хороший.
— Если ты этого хочешь — черт с ним, будь по-твоему! Но дождись, пока мы вернемся в Нью-Йорк.
— А здесь чем плохо?
— Я не собираюсь бросать тебя одну.
— Я не ребенок. И это я тебя бросаю, а не наоборот.
— Ты, кажется, забыла, что я несу за тебя ответственность.
И тут она взорвалась:
— Ответственность?! Да я при тебе как служанка! Ты используешь меня, как используют удобства. Хотела бы я знать, кто тут за кого отвечает.
— Я не могу с тобой говорить, когда ты в таком настроении, Купер.
— Я чувствую то же самое.
Она повернулась и пошла прочь, а он стоял и смотрел ей вслед.
Через минуту он догнал ее, схватил за руку и развернул к себе лицом:
— И как ты это себе представляешь? Что ты будешь делать здесь совсем одна?
Она стряхнула его руку:
ВТ' То же, что и делала: репортажи и фотографии для британских газет.
Губы Амори изогнулись в усмешке:
— Милая, то, что ты время от времени писала за Джорджа, еще не делает тебя журналисткой.
— Вообще-то, я думаю, делает. Редактор Джорджа не способен отличить его работу от моей. Они опубликовали десятки моих статей без вопросов. Джордж так и не отправил мою последнюю корреспонденцию. Письмо все еще лежит на столе в прихожей.
— Это последний репортаж Джорджа!
— Это мой репортаж, — гневно возразила она. — Я там присутствовала. Я сделала фотографии. Я написала текст. Джордж не имел к этому никакого отношения. Все это время он пребывал в пьяном ступоре. И знаешь что? Это чертовски хорошая история!
— И это делает тебя журналисткой?
— Не пытайся принизить меня, Амори. Джордж мертв. Его фотоаппарат и печатная машинка достались мне. Я добьюсь аккредитации у британцев и поговорю с его редактором. Если они не захотят платить мне зарплату, стану внештатной корреспонденткой.
— Я смотрю, ты все продумала.
— Да, пока замывала кровь Джорджа, я все продумала.
Она снова зашагала прочь, но на этот раз он за ней не пошел.
Диор заскочил в полдень, щеголевато одетый, с разрумянившимися от осеннего ветра щеками.
— У меня час на обед, — после приветствия сказал он. — Я решил проверить, как вы себя чувствуете после вчерашнего ужасного потрясения.
— Вы так добры, месье Диор. Не знаю, как бы я вчера без вас справилась.
— Ну что вы! Я слышал, причиной всему язва?
— Да. — Они оба уставились на огромное пятно на деревянном полу, которое она пыталась оттереть. — Я пробовала хлоркой, но и она не слишком помогла.
— Я раздобуду питьевой соды. В Париже совсем нет муки для выпечки, — нахмурился он, — зато соды сколько угодно.
— А она отмоет кровь?
— Да. Мне рассказал об этом мясник, когда я был еще маленьким мальчиком, и я запомнил.
— Как в романе Агаты Кристи, — пробурчала Купер. — Только почему-то это не кажется забавным.
— Вы не можете здесь оставаться, — ответил Диор. — Это больше похоже на «Гран-Гиньоль»[15], чем на Агату Кристи. По ночам вас будут мучить кошмары.