После ухода Сюзи Купер впала в полудремотное состояние; гости приходили и уходили, гул их разговоров обволакивал ее. Пришел Пуленк и выразил ей соболезнования по всей форме, но она едва смогла сосредоточиться на звуке его голоса. Несомненно, Купер упускала блистающие остроумием речи, но она чувствовала себя вымотанной до предела, французский начал ускользать от нее, и она испытала облегчение, когда последний гость ушел и Диор проводил ее в крошечную комнатку.
Она провалилась в сон мгновенно, но ненадолго. Через час Купер снова проснулась, дрожа всем телом, и поначалу даже не смогла понять, жарко ей или холодно. Она вроде бы не мерзла: Диор навалил груду одеял на ее кровать. Наверное, ей все-таки стало жарко. Жестокая нервная дрожь мотала ее, как терьер пойманную крысу, и Купер совершенно не могла ее унять. Может, она подхватила лихорадку? Конвульсии, сотрясающие тело, не прекращались и начинали пугать. Наконец до нее дошло, что они явились физической реакцией на эмоции, пережитые из-за разрыва с Амори. В действительности она, ни много ни мало, столкнулась с жизненным кризисом. Никогда еще ей не приходилось испытывать такого одиночества и такой паники.
Амори служил для нее надежной опорой. А теперь, если он уедет из Парижа, не рухнет ли вся ее жизнь, как плющ, оторванный от стены дома?
Ее дерзкие планы — жить одной, начать карьеру журналистки — внезапно показались абсурдными, особенно теперь, когда мышцы ног скручивало судорогами, а сама она сидела, стуча зубами, в темной незнакомой комнате. Да что она вообще знает о журналистике и фотографии?! Тем более — о жизни? Кого она пытается обмануть? Ей следует немедленно вскочить, отыскать Амори, умолять его простить и позволить вернуться обратно. Альтернативой этому было падение в бездну: черную пропасть, из которой она никогда не выкарабкается.
Отрывистые впечатления последних дней мелькали перед ее мысленным взором: мать, вцепившаяся в младенца, пока кондитер стриг ее налысо; молочно-белые, закатившиеся глаза Джорджа и его лицо, покрытое запекшейся кровью; выражение лица Амори, когда она объявила ему, что не едет с ним в Дижон; эротическое прикосновение раскрытых губ Сюзи Со-лидор к ее шее; ярко-голубые глаза Берара, изображающие желание, которого он не чувствует. Все эти образы теперь казались ей настолько зловещими, что дрожь усилилась, а кожа от ужаса покрылась мурашками. Что она здесь делает? Неужели она разрушила свою жизнь? Не слишком ли жестоко она обошлась с Амори? Она страшно по нему скучала. Зачем она прогнала его? Это было безумием!
Купер взглянула на часы. Они показывали три часа ночи. Несмотря на это, она больше не могла оставаться в постели ни минуты. Она выбралась из-под горы одеял в ледяную тьму, завернулась в халат и на цыпочках вышла из комнаты. В маленькой гостиной горел свет. Диор не спал, а сидел, сгорбившись у плиты, с альбомом для рисования на коленях. Он удивленно взглянул на нее:
— Вам нездоровится?
— Я… я не могу унять дрожь, — ответила Купер, стуча зубами. — Думаю, это нервное. — Внезапно она заметила Кристиана Берара, развалившегося на диване позади Диора. — Простите. Я не хотела помешать.
— Не обращайте внимания на Бебе. Он выкурил две трубки опиума, и теперь его из пушки не разбудишь.
— Опиума?
— У него зависимость. Которая когда-нибудь его убьет. Мне кажется, я обречен терять всех, кого люблю. Идите посидите со мной. — Он подложил в плиту еще одно драгоценное полено, и тусклый свет разгорелся за закопченным стеклом. — Естественно, вы нервничаете. Вам пришлось через такое пройти… — Он кутался в красный халат с восточным «огуречным» орнаментом, а вокруг шеи был намотан шерстяной шарф, который он снял и с отеческой заботой отдал ей. Почему-то она представляла его тело гладким и розовым и удивилась, когда в треугольном вырезе халата неожиданно мелькнула волосатая грудь. — Мне всегда снятся платья.
— В самом деле?
— Да. Но из-за этого мне приходится подниматься среди ночи — нужно успеть зарисовать их, пока не забыл. — Он показал ей плавные линии набросков в альбоме. — Это атласные коктейльные платья. Такой вырез горловины я увидел во сне.
— Тогда мода и в самом деле у вас в крови.
Он взглянул на нее из-под полуприкрытых век:
— О, мне известно, что обо мне говорят. Диор — дилетант, Диор — любитель, растрачивающий крохи своего таланта на глупые платья для глупых женщин. Но мода означает намного большее. Мода — это искусство, моя дорогая. Высокое искусство. Диор по-своему стремится стать великим художником, так же как его друзья.
— Я это вижу.
— У меня ушло десять лет, чтобы научиться тому немногому, что я умею, — сначала у Лиге, потом у Лелона. И это ремесло пленяет меня все больше и больше. Знать, как найти подходящую ткань, чтобы выразить свою идею; уметь отличить легкий в работе материал от капризного; предугадать, каким образом ткань будет ложиться, драпироваться, принимая, как вода, форму женского тела… — Его рука ласкала в воздухе воображаемые изгибы. — Понимать, что можно сшить из чесучи, а что — из красивого твида, из тяжелой шерсти или тонкого льна; как скроить по косой так, чтобы каждая складка двигалась в согласии с движениями женщины, надевшей платье; как скрыть недостатки и подчеркнуть достоинства; как сделать плиссировку, заложить складки, присборить, пришить отделку… Одним словом — постичь секреты мастерства.
Она коротко рассмеялась и перевела дыхание. Его тихий, мягкий голос успокаивал, и Купер обнаружила, что почти перестала дрожать.
— Вы такой милый, месье Диор. Неудивительно, что друзья вас просто обожают.
Он взглянул на Берара, начавшего громко храпеть.
— Они, как вы заметили, по большей части принадлежат к богеме. А я, напротив, являюсь типичным представителем буржуазии. В последнее время это слово превратилось в ругательство. В устах месье Жиру, например, «буржуа» — худшее из оскорблений. Но я знаю свои корни и горжусь ими. Я происхожу из солидной нормандской семьи. Кем же еще я могу быть, кроме как солидным нормандцем?
— Ваши друзья утверждают, что вы — гений, — заметила она.
Он помедлил с ответом, после чего произнес:
— Одежда встает между нашей наготой и внешним миром. Она может быть маскировкой, вычурным нарядом, фантазией, но она также может выразить истинный характер человека лучше любых слов. Для мужчин вроде меня… — Он не договорил и оборвал фразу. — Вы в самом деле собираетесь развестись с мужем?
— Да. Правда, я не знаю, с чего начать. Наверное, нам следует обратиться в американское посольство.
— Поскольку сейчас вы оба являетесь резидентами Франции и разводитесь par consentement mutuel[21], вам нужно всего лишь написать заявление и подать его французскому судье. И через месяц вы будете свободны, как ветер.
— Всего месяц!
— Благодаря императору Наполеону, в том, что касается разводов, французское законодательство устроено весьма разумно.
У Купер перехватило дыхание.
— Я и не думала, что развестись можно так быстро.
— Вы боитесь передумать?
— Нет. С моим браком давно покончено. Это случилось не сегодня.
— Если хотите, я помогу вам составить заявление.
— Спасибо.
Она вдруг поймала себя на том, что задремала под мерный шорох карандаша и треск прогорающих в плите поленьев. Когда она снова проснулась, то обнаружила, что Диор отвел — а может быть, и отнес — ее обратно в кровать. Дрожь полностью прекратилась, остались только вялость и слабость. Она перевернулась на другой бок и снова уснула.
4
Похороны Джорджа по ряду причин получились довольно необычными. Во-первых, проводить его на кладбище Пер-Лашез явилось неожиданно большое число скорбящих. Пришли иностранные корреспонденты и фотографы, многие из которых были собутыльниками Ужасного Прохвоста и к полудню уже находились в различных степенях опьянения.