Беликовский медленно кивнул:
— А как вышло, что вы написали эту статью?
— Неловко в этом признаться, но я в некотором роде написала ее вместо умершего коллеги. — И она рассказала ему об Ужасном Прохвосте, о том, как тот, сам того не желая, преподал ей азы ремесла, о развязке в виде его некрасивой смерти и невероятных похоронах на кладбище Пер-Лашез при участии сюрреалистов.
Ее рассказ рассмешил Беликовского до слез, и он долго хохотал.
— Но дело-то серьезное. Простите, — извинился он. — Мне не стоило смеяться.
— Почему нет? — улыбнулась она, радуясь, что ей удалось рассмешить мужчину, который был намного старше и сложнее ее. — Даже сам Джордж посмеялся бы. — Она помедлила, припоминая. — На самом деле, тогда-то я и видела своего мужа в последний раз. Так что в тот день мы похоронили не только беднягу Джорджа, но и наш брак.
Официант, которому, вероятно, надоело ждать, пока они наговорятся, подошел, чтобы принять заказ, но Купер запуталась в меню.
— Закажите, пожалуйста, и мне, — попросила она. — У вас в этом больше опыта.
— Вы мне льстите, — ответил он. — Впрочем, мои вкусы в еде весьма непритязательны. Как давно вы не ели хорошего стейка?
— Очень давно, — вздохнула Купер.
— С картофелем фри на гарнир? И бокалом доброго каберне совиньон?
— Звучит божественно! — Она смотрела, как Беликовский диктует заказ.
Он выглядел моложе своих лет — элегантный, подтянутый. Жилет не топорщился на плоском животе, руки были сильными, ногти ухоженными. Она заподозрила в нем истинного денди: фрак сидел идеально, углы воротничка тщательно накрахмалены, узел галстука завязан мастерски. Он или очень много времени уделял своей внешности, или за этим следила преданная ему женщина.
— Вы женаты? — сорвалось у нее с языка.
— Был когда-то.
— Вам не понравилось?
— Жена покинула меня, в полном смысле этого слова.
— Вы имеете в виду — она умерла? О, простите, мне жаль.
Он слегка пожал плечами:
— Это было давно. Мы познакомились в юности. Бог дал нам несколько счастливых лет, прежде чем забрать ее к себе.
— Вы поженились молодыми?
— Мы все делали, будучи молодыми, — сказал он. — Я сбежал из школы в Санкт-Петербурге, чтобы сражаться с немцами в Первую мировую. Мне было пятнадцать. Я хотел быть как отец, а он был генералом. Несколько недель я провел на фронте, пока он не отыскал меня и не отправил домой. Через два года началось большевистское восстание. К тому времени мне уже исполнилось семнадцать, и мы с отцом сражались бок о бок. К несчастью, как вам, наверное, известно, мир позволил коммунистам отобрать у нас нашу страну. Настала зима — и с ней все кончилось. Я похоронил отца на заснеженных склонах Кавказа и отступил вместе с остатками нашей армии в Константинополь. Во время отступления я встретил Катю. Как и я, она была из дворянской семьи. Во время революции они потеряли все. Она ухаживала за нашими ранеными. Мы поженились, как только приехали в Париж.
— Это самая романтическая история любви из всех, что я слышала, — промолвила Купер.
— Она страдала белокровием, и это было уже не так романтично, — сказал он. — Эта болезнь неизлечима, даже если бы я нашел деньги на лечение.
— Мне так жаль…
— Да. В двадцатые пришлось туго. Но я вдруг вспомнил, что неплохо знаю математику, даже несмотря на то, что бросил школу, чтобы убить кайзера. Я сколотил небольшой капиталец и стал в каком-то смысле финансистом. Я работал день и ночь, лишь бы заглушить свою скорбь. Однако мы встретились не для того, чтобы обсуждать мою жизнь, дорогая. Мы здесь, чтобы узнать вас.
— Моя история не столь романтична. Муж нашел другую женщину.
— Это не делает ее менее трагичной. Но мне кажется, вы потеряли его, а нашли — себя.
— Похоже на то, — согласилась она.
— И теперь вам не на кого рассчитывать, кроме себя самой?
Купер кивнула:
— Вы, наверное, считаете меня чокнутой, раз я отказываюсь от щедрого предложения миссис Сноу?
— Чокнутой? Нет. Кармел страстно желает заполучить вас в штат, и мне еще придется столкнуться с ее гневом за то, что не смог уговорить вас подписать контракт. Но я понимаю ваше желание остаться свободной. Я сам такой же. Ситуация сейчас нестабильна, и вы сможете мгновенно отреагировать на любую внезапную новость. Вы сможете писать о чем захотите. И продавать свои материалы кому захотите. Брать заказы у кого угодно. — Он снова потянул себя за мочку уха. Купер заметила за ним эту привычку: он так делал, когда подыскивал слова. — Конечно, всегда есть опасность умереть с голоду. Париж — единственный город на земле, где уморить себя до смерти все еще считается искусством. Но думаю, с голоду вы не помрете. Вы хорошо пишете, что редкость, и у вас необычный взгляд на вещи, что встречается еще реже. Вы не просто одна из многих.
— Какое облегчение.
— Вы обладаете характером, твердостью духа и умом.
Принесли стейки — сочные, как он и обещал. После разрыва с Амори Купер питалась довольно скудно, поэтому на стейк набросилась, как голодная львица.
— Вы такой понимающий, месье Беликовский.
— Генри. И могу я звать вас Уной?
— Пожалуйста, но обычно все зовут меня Купер.
— Купер? Мне нравится. Моей первой крупной сделкой был фьючерсный контракт на медь.
— Правда? Вы, наверное, заглянули в хрустальный шар?
— Не нужно быть ясновидящим, чтобы понимать: мир перевооружается и готовится к новой войне, которая будет масштабнее предыдущей. А медь используют для изготовления пуль.
— Да вы прямо Папочка Уорбакс!
— Кто такой Папочка Уорбакс, скажите на милость?
— Никогда не читали комиксы «Сиротка Энни»? Правда, они американские. Папочка Уорбакс — финансист, наживающийся на войне, который покровительствует сиротке Энни.
— Действительно похож.
— И где вы находились во время этой «большей и лучшей» войны?
— В разных местах, не все они были так же комфортабельны, как «Риц». Приятно снова вернуться в Париж.
— Вы нарочно темните.
— Не нарочно. Война еще не окончена, так же как и моя работа.
— Не вижу вашей сабли.
Он улыбнулся:
— Войны выигрываются не только саблями, но и умом. Моя работа заключается в том, чтобы сабли появились в нужное время в нужном месте.
— И как вы это организуете?
— Влезаю на деревья и наблюдаю за теми, кто проходит мимо.
— Рискованно.
— Иногда, — легкомысленно ответил он.
— Значит, вы — тайный агент?
— Если бы и был, неужели я бы рассказал вам об этом?
— Просто интересуюсь.
— Если вы думаете о том, чтобы включить меня в одну из ваших статей, — забудьте. Моя работа не обсуждается.
— А что будет, если вас поймают?
— Зависит от того, кто поймает: герр Гитлер или товарищ Сталин. В любом случае придется несладко.
— А вы не можете уйти в отставку сейчас? Ведь война почти выиграна.
— Вот когда она будет выиграна, тогда и уйду, — сказал он. — Хотя, возможно, война так и не окончится, просто враг изменится.
— Вы имеете в виду русских?
— Я имею в виду коммунистов.
— Это удручает.
— Меня — нисколько. Я бы не знал, чем занять свободное время, если бы не война. На мои нужды денег мне давно хватает, и я легко впадаю в скуку. Вы, как я понимаю, тоже. — Он снова наполнил ее бокал. — Могу я спросить, почему вы называете себя большевичкой?
Она улыбнулась:
— Сама себя? Нет. А вот другие часто нас так обзывали.
— Вас?
— Мой отец был тем, кого вы, плутократы, назвали бы профсоюзным заводилой. Он возглавлял забастовки против плохих условий труда в тридцатые годы.
Так и вижу: малышка Купер дрожит под серыми тюремными стенами.
— В общих чертах так все и было.
В таком случае у вас больше опыта в пожирании младенцев и поджогах церквей, чем у меня.
— С тех пор у меня сложились свои взгляды. Но я всегда буду выступать против несправедливости.