Купер фыркнула:
— Все те же старые россказни. Капиталисты кормили рабочих этими страшными байками еще в тридцатые, заставляя их, как рабов, трудиться на фабриках — за гроши и в ужасных условиях.
— Речь идет не о плохих условиях труда на фабриках, — терпеливо объяснил он. — Они хотят разжечь гражданскую войну.
— Ладно, Папочка Уорбакс, — рассмеялась она, — умерьте пропагандистский пыл. Я не собираюсь с вами спорить.
Они еще немного потанцевали и вернулись за столик, чтобы освежиться коктейлями, — грейхаунд с водкой стал их напитком. В загадочных раскосых глазах Генри затаилась улыбка, но тон его, несмотря на кажущуюся легкость, был серьезен:
— Вам следует опасаться, моя дорогая Купер.
— Кровожадных орд коммунистов?
— Скандала. Люди говорят о вас.
— И что же?
— Париж — маленький город. Я слышал пересуды о том, что некая французская певица дружит с некоей американской журналисткой.
— Понятно, — задумчиво протянула Купер, разглядывая розовый грейпфрутовый сок в бокале. — Я и не знала, что настолько знаменита.
— Вы здесь новое лицо. К тому же потрясающе красивы; конечно, вас замечают — люди хотят знать, кто вы и откуда.
— И куда направляюсь, — а дорога мне, видимо, прямиком в ад.
— Парижане очень терпимы. Сейчас вряд ли многие считают, что ваше место в аду. Но ваша подруга и не пытается ничего скрывать.
— По крайней мере, она себя не стыдится.
Генрих пожал плечами:
— Лесбийская любовь в Париже стала своего рода представлением на публику еще с пятидесятых годов девятнадцатого века. Это почти профессия — из области исполнительских искусств.
— В Париже и просто быть женщиной — уже профессия, — иронично заметила Купер.
— Сюзи явилась в Париж безродной бродяжкой. Она была незаконнорожденной дочерью поденщицы из Сен-Мало. Ее звали Сюзанной Роше. Сюзи Солидор из нее сделала Ивонн де Бремон.
— А кто такая Ивонн де Бремон?
— Ивонн — лесбиянка-аристократка, одна из величайших красавиц двадцатых-тридцатых годов. Немного старше Сюзи. На самом деле, вместе они смотрелись как родные сестры. Ивонн сделала ее своим излюбленным проектом. У нее ушло несколько лет на то, чтобы изваять из сырого материала произведение искусства.
— И как ей это удалось? — с интересом спросила Купер.
— Ивонн знала все, о чем Сюзи не имела понятия: какие книги читать, как одеваться, какие вина пить, как правильно вести беседу. Она демонстрировала ее в качестве трофея на всех модных курортах. До войны их часто можно было встретить в Каннах или Биаррице, разъезжающими в открытом «роллс-ройсе» Ивонн с огромным догом на заднем сиденье. Это было впечатляющее зрелище, могу вас уверить.
— Мне это знакомо, — задумчиво сказала Купер. Все то же самое Сюзи проделывала с ней. — А что йотом?
— Потом Сюзи ее бросила. Весьма неожиданно, чем разбила Ивонн сердце. Но Сюзи устала быть ее протеже. Ей захотелось расправить крылья, и — voila: adieu[42], Ивонн.
— Я ничего этого не знала.
Генрих открыл тяжелую, в кожаной обложке винную карту.
— Складывается впечатление, что она ненавидела Ивонн с самого начала и просто позволяла ей себя «воспитывать», пока не наступит подходящий момент, чтобы отомстить.
— Отомстить? За что?
— Ни одно доброе дело не остается безнаказанным. — Он углубился в изучение карты. — У Ивонн свой магазинчик на Фибру-Сент-Оноре. Она задает тон в моде; по профессии Ивонн — антиквар, знаток мебели восемнадцатого века. О ее рождественских витринах слагают легенды. Но с Сюзи она больше не встречается. О, у них есть «Шато Латур» урожая двадцать второго года. Может, закажем бутылку?
Она провела пальцем по списку сверху вниз, чтобы привлечь его внимание:
— Милый, милый Генри, должна ли я счесть это предупреждением?
— Нет, — улыбнулся он, — я просто предположил, что вы не захотите, чтобы Сюзи устраивала спектакль из ваших отношений.
— Я подумаю об этом.
— Вам кажется, я вмешиваюсь не в свое дело?
— О, Перл, например, делает это постоянно.
Он отложил карту вин в сторону:
— Меня не перестает удивлять тот факт, что вы приютили у себя любовницу мужа. Вы и вправду необычная женщина, Купер.
— Бедняжка Перл едва ли была любовницей Амори. Скорее развлечением на одну ночь, как сказали бы у нас в Америке.
— И все-таки вы великодушно простили ее. Немногие женщины поступили бы так же.
— У Перл и без меня проблем хватает.
— Вы имеете в виду ее зависимость от наркотиков?
Купер покачала головой:
— А есть что-то, о чем вы не знаете?
— Я слежу за тем, что говорят люди. Я слышал, как вы обошлись с ее — как бы помягче выразиться? — управляющим.
— Похоже, вы следите за всем сразу, милый Генри.
— У него правда был нож?
Серые глаза Купер озорно сверкнули:
— Я швырнула в него пепельницей фирмы «Лалик». У него не было шансов.
— Вас могли убить.
— Но не убили же. По крайней мере, теперь он носа не кажет к нам в квартиру. Но по-прежнему остается bete noir[43] Перл.
Генрих накрыл ее руку своей:
— Дорогая, понимаю, вы развлекаетесь, но мы живем в опасном мире.
— Вы правы, — задумчиво отозвалась она.
— Насчет опасностей мира?
— Нет, как раз это меня не волнует. Я и вправду развлекаюсь. Раньше я только и делала, что жалела себя, — когда мне было развлекаться? Я только сейчас это осознала.
— И вы не готовы отказаться от развлечейий ради… более прочного положения, — опечалился Генрих.
Она не сразу поняла, что он имеет в виду.
— О, Генри…
— Я понимаю, что рано о чем-то просить. И помню, что старше вас на двадцать лет…
— Восемнадцать, — автоматически поправила Купер.
— Но в качестве мужа я смог бы предложить вам многое.
— Генри…
— Я никогда не стану мешать вашей карьере или пытаться вас изменить. — На мгновение его пальцы сильно сжали руку Купер. Но он тут же ее отпустил. — Я не прошу у вас ответа прямо сейчас, ни даже в скором времени. Просто подумайте об этом.
— Я подумаю, — пообещала она, наклонилась и поцеловала его в щеку. — В любом случае для меня это большая честь.
Она не могла мимоходом отмести предложение Генриха Беликовского. Но и принять его тоже не могла — ни сейчас, ни, возможно, в будущем. Даже если он, как и пообещал, не станет мешать ее карьере, она все равно лишится свободы — единственного, чем по-настоящему дорожила.
Статус его жены — а тем более графини Беликовской, поскольку для многих и титул имеет значение, — повлечет за собой определенные обязанности. Часть ее сил и внимания неизбежно будет отвлекаться от работы и направляться на человека, за которого она вышла замуж. Это было знакомо ей по первому замужеству. А если появятся дети…
Она успела полюбить Генриха — за доброту, обаяние, чувство безопасности, которые он ей дарил; даже то, что он был старше, в ее глазах лишь добавляло ему привлекательности.
Сможет ли это теплое чувство стать топливом, поддерживающим ровный огонь в их семейном очаге, — другой вопрос. Возможно. Но тогда ей придется добавить жару. До сих пор они лишь танцевали, смеялись и вместе существовали в блистательном мире, слишком похожем на волшебную сказку, чтобы она могла ему доверять. Они не ложились друг с другом в постель, а до тех пор, пока этого не произойдет, они так и будут топтаться на пороге истинной страсти. Но Купер не знала, готова ли она открыть эту дверь.
После того как они расстались, ее охватила странная смесь грусти пополам с облегчением. То, что она смогла завоевать такого мужчину, как Генрих, безусловно, льстило ее самолюбию. И в то же время она чувствовала угрозу своей свободе, с таким трудом и так недавно ею обретенной.