Купер нелегко было разобраться в своих чувствах к Генриху. Их разделяла глубокая пропасть — как в годах, так и в политических предпочтениях. С ним она чувствовала себя наивной сироткой — неумелой и несмышленой, — а он представал спасителем, вызволяющим ее из неприятностей, которые она сама же и навлекала на свою голову, — и ей это не нравилось.
Да, ее влекло к Генриху, но его притягательность еще больше все усложняла. Она только что избавилась от одного склонного к манипуляциям и требующего постоянного внимания мужа и не спешила обзаводиться другим.
Вот и все, до чего она додумалась.
8
В Павильоне де Марсан перед скорым открытием выставки царила лихорадочная суета. Модельеры добавляли последние штрихи к своим диорамам. Большинство манекенов были готовы: красивые куклы в безупречных, уменьшенных на их рост туалетах были расставлены так, что образовывали интригующие жанровые сценки. Диор использовал в своих нарядах шелк, за которым они ездили на «симке». Купер оставила его доводить свои творения до совершенства, а сама отправилась бродить с фотоаппаратом по залу, подмечая интересные детали в царящем хаосе, который дополняли стрекот швейных машинок и грохот инструментов.
Все величайшие кутюрье Парижа собрались здесь. Купер уже узнавала их в лицо и научилась отличать стиль каждого. Тут был и молодой, хрупкого сложения Жак Фат: несмотря на то что ему было едва за тридцать, в мире моды на него взирали с восторженным трепетом. Эльза Скиапарелли, вся в черном, аристократичная и загадочная, выискивала пристальным взглядом несовершенства в своих моделях. Неподалеку от нее Баск — Баленсиага, смуглый и мрачный, как и она, трудился с той же одержимостью. А за ним склонялась над своей платформой Жанна Лане — дружившая с ней и носившая ее наряды Сюзи говорила, что война сломила ее и она умирает.
Пока Купер осматривалась вокруг, кто-то радостно окликнул ее. Это оказался Кристиан Берар, с головы до ног, включая его густую спутанную бороду, заляпанный голубой краской. Его глаза, почти такой же яркой голубизны, как краска, сияли озорством. Под мышкой он, как обычно, держал свою белую болонку, а в другой руке — кисть, которой работал.
— Купер! А где твоя Анактория[44]?
— Привет, Бебе! А кто моя Анактория? — с опаской спросила она: мыслил Бебе своеобразно, и шутки у него были замысловатые.
— Кто-кто, Сюзи Солидор, конечно!
— Я тебя не понимаю.
— Ах да, я и забыл, что тебя воспитала волчья стая, — весело сказал он. — Если бы у тебя было приличное образование, ты бы знала, что Анактория — подруга Сапфо с острова Лесбос. Особая подруга. — И он картинно закатил глаза, чтобы до нее точно дошел намек. — Сегодня день рождения моей маленькой Гиацинты. — Он взлохматил кудрявый мех собаки. — В субботу я устраиваю вечеринку у себя в студии. Ты, конечно, приглашена.
— В субботу вечером я уже приглашена на свидание.
— Своим русским? Ну да. Я слышал, он большой весельчак, — заметил он со странным выражением. — Я настаиваю на том, чтобы ты привела его с собой.
Идея показалась Купер не слишком удачной. Ей не хотелось смешивать Генри со своей богемной компанией. Но и отказывать она тоже не хотела: Берар был ближайшим другом Кристиана Диора.
— Я спрошу у него. Обещаю.
— Приводи заодно и свою подружку-кокни — порнозвезду. Она очаровательна.
— Хорошо.
— Благослови тебя Господь, дитя мое. — Он перекрестил ее кистью, как кардинал, кропящий паству святой водой. Купер не удалось быстро отскочить в сторону от окативших ее голубых брызг.
— Бебе, ты просто невозможен! — сердито вскрикнула она.
Раскаты смеха еще долго неслись ей вслед, когда она убегала смывать краску.
Купер предупредила Генриха, что субботняя вечеринка у Бебе начнется поздно, поэтому они явились после одиннадцати. Генрих, как всегда, был одет формально: во фрак с шелковым шейным платком. Купер волновалась, ожидая момента, когда два ее мира пересекутся. Что подумает Генри о приятелях Бебе, что они подумают о нем, предсказать было невозможно.
Перл пришла с ними, но была на взводе, и все ее раздражало, это означало лишь одно: укол она не сделала.
В студию Бебе, которая напоминала пещеру и находилась в одном из старых зданий в районе Монпарнаса, уже набилась толпа народу. Берар натопил помещение до невыносимой духоты. Большинство гостей по случаю обрядились в экстравагантные наряды, но сам Бебе был, как обычно, в обсыпанном сигаретным пеплом халате поверх пижамы. Купер редко видела его в чем-то другом. Он живо протолкался к ним, как всегда, держа под мышкой Гиацинту.
— Добро пожаловать, гости дорогие! — вскричал он. — А вот и Перл! Какой ротик! Такая пампушечка! Дорогая, так бы тебя и съел! А это… — Он вытаращил глаза и шутовски присел в книксене перед Генрихом. — Несомненно, сам Аполлон, спустившийся к нам с Олимпа. Приветствую тебя, о солнцеликий Феб! А это — Гиацинта, ради которой вы спустились к смертным. У нее день рождения. Можете ее поцеловать. — Он протянул Генриху лохматую собачку.
Купер гадала, как Генри отнесется к этому толстому, неряшливому художнику с его экстравагантными выходками и нечесаной бородой, который к тому же был совершенно пьян. Но она зря беспокоилась. Генрих, очевидно, забавлялся его поведением и торжественно поцеловал Гиацинту.
Бебе утянул их в гущу людей и начал представлять всем подряд. На вечеринку явилось множество кутюрье: даже Баленсиага — высокий, темноволосый, красивый, прекрасно одетый и казавшийся полностью оглушенным шумом и хаосом, творящимися вокруг.
Здесь же был важный Пуленк вместе с крупным, крепко сложенным мужчиной, как выяснилось, Дариусом Мийо. Берар познакомил Генриха со своим хмурым любовником, балетным танцовщиком Борисом Кохно. Они разговорились на русском, а Купер пошла бродить по студии.
Рабочий стол был заставлен бутылками с алкоголем всех возможных цветов и крепости. Кто-то налил ей рюмку любимого ею мятного ликера, и она ходила среди гостей, прислушиваясь к обрывкам разговоров. Вдоль стен студии повсюду лежали и стояли работы Берара — и готовые, и неоконченные наброски. Среди них были десятки модных иллюстраций, которые он с легкостью рисовал в огромном количестве для кутюрье и модных журналов. Поскольку его работы обладали неизменным модным лоском, которого не могли добиться другие художники, он был любимчиком Коко Шанель, как, впрочем, и Эльзы Скиапарелли, и Нины Риччи, закрывавших глаза на его ужасающую ненадежность и частые загулы, которыми он славился.
Над собравшимися нависали огромные декорации к балетам театра «Шанз-Элизе», в создании которого он принимал участие вместе с Борисом Кохно, и к выставке «Театр де ла Мод». Среди множества работ почти терялись живописные полотна, которые он писал исключительно для себя. Купер застыла перед блестяще выполненным портретом Бориса. Берар был невероятно одаренным художником, чей талант безудержно изливался сразу во всех направлениях. Купер задумалась, долго ли он сможет выдерживать такой бешеный ритм с его пагубным пристрастием к алкоголю и опиуму. Память о Джордже Фритчли-Баунде, у нее на глазах загнавшем себя до смерти, была еще свежа.
Далеко за полночь, когда вечеринка была в самом разгаре, наконец явилась Сюзи Солидор. На ней был красный с золотом длинный китайский жакет с воротничком-стойкой. У Купер захватило дух — так та была красива. Влекомая точно магнитом, она пробралась к Сюзи через толпу. Голова приятно кружилась от нескольких рюмок мятного ликера.
— Cherie! — обрадовалась ей Сюзи. Они не виделись несколько дней. — Я так по тебе скучала!
— Пойдем, я познакомлю тебя с Генри!
Сюзи изменилась в лице:
— Я не хочу знакомиться с этим человеком. Он шпион, тебе ведь это известно?
— Он хороший человек.
— Хороших мужчин не бывает. Зачем ты вообще его сюда привела?
— Его пригласил Бебе. Не ревнуй.
— Конечно я ревную! Я рассчитывала побыть с тобой наедине.