Представители Красного Креста установили барьер, чтобы отделить от пассажиров толпу встречающих. Это вызвало общий гнев. Люди выкрикивали имена родных и тянули руки к тем, кого смогли узнать. Чиновники были неумолимы. Беженцев выпускали к семьям по одному, отмечая галочкой их имена в списке.
— Я ее не вижу, — с несчастным видом твердил Диор, пытаясь хоть что-то разглядеть в тумане. — Ее здесь нет! — В волнении он все же окончательно смял розы.
— Должна быть, — увещевала Купер, сжимая его руку.
Она взяла с собой фотоаппарат, чтобы запечатлеть этот исторический момент, и сейчас проверяла его, чтобы убедиться, что пленка перемотана и затвор стоит в правильном положении.
Спустя мучительный час первую партию прибывших оформили и начали выпускать к родственникам на платформу. Толпа, до этого шумная и воинственно настроенная, внезапно затихла, будто увидела привидения. Кто были эти призраки? Одежда на несколько размеров больше необходимого болталась на них, как на огородных пугалах. Они смотрели перед собой невидящими глазами в темных провалах глазниц. По большей части они молчали, а если говорили, то голосами хриплыми, как скрип ножа по ржавому листу железа. Какой-то мужчина вскрикнул от жалости и отвращения, рядом громко зарыдала женщина.
Потом наступившую на платформе тишину прерывали лишь шипение пара и лязг остывающего металла, да еще голоса сотрудников Красного Креста, по очереди выкрикивающие имена.
— Диор! Мадемуазель Катрин Диор!
— Здесь! Я ее брат! — Диор рванулся вперед.
Но фигура, ожидающая его между двумя помощниками, едва ли походила на женщину: обтянутый кожей безволосый череп; тело тонкое и ломкое, как зимнее дерево. В одной руке она держала маленький чемодан, другую протянула к брату, растягивая губы в жуткой, словно на карикатуре, улыбке.
— Кристиан!
Диор беспомощно разрыдался. Он выронил розы, и их тут же затоптали, но никто этого даже не заметил. Купер забыла о своем фотоаппарате — тот бесполезно болтался у нее на шее, пока они забирали Катрин. Купер взяла у нее чемоданчик.
— О, спасибо! Но я намного сильнее, чем выгляжу. — Квадратик бумаги с именем был приколот к пальто Катрин. На фотографиях, которые Купер видела, перед ней представала молодая, хорошенькая женщина со свежим цветом лица и шапкой кудрявых волос. Сейчас от ее миловидности не осталось и следа, и только похожий на клюв фамильный диоровский нос подтверждал, что имя на бумажке соответствует действительности.
— Не переживай обо мне, Тиан! Прости, что я такая уродина. Волосы скоро снова отрастут.
— Ты красавица, — сквозь рыдания говорил Диор.
— Знаешь, я им ничего не сказала, — сообщила Катрин, пока они пробирались сквозь толпу таращившихся на них во все глаза людей. Как и другие выжившие, она передвигалась медленной шаркающей походкой, ноги ее едва держали. Ей было двадцать восемь лет, но она казалась старухой. — Они пытали меня, но я им ничего не сказала. Расскажи об этом всем. Даже если никто не спросит. Скажи, что я молчала. Я никого не предала.
— Об этом теперь не волнуйся, — ответил Диор. — Никто не посмеет ни в чем тебя обвинить.
Чемодан Катрин, который несла Купер, совсем ничего не весил. Наверняка в нем было немного вещей.
— У вас есть какая-то одежда? — спросила Купер.
— Только та, что дали в Красном Кресте. Она вся не по размеру, но я хотя бы не мерзла. Когда меня арестовали, велели взять с собой белье и теплые вещи в Равенсбрюк, но как только нас туда привезли, всю одежду сразу забрали. А русские сожгли тюремную одежду подчистую, потому что она кишела вшами. Хотя мне хотелось бы ее оставить. Я к ней привыкла.
Почему ни одному из них не пришло в голову, что Катрин будет нечего надеть?
— Я принесу вам что-нибудь из своих вещей, — пообещала Купер. — Мы почти одного роста. — Заострять внимание на том, что Катрин худее нее на несколько размеров, она не стала.
— Что ж, — сказала Катрин, словно угадав мысли Купер, — такое бывает, когда годик погостишь у немцев. Не плачь, Тиан. Я правда сильнее, чем выгляжу, клянусь тебе.
Она повторяла эту фразу всю поездку до улицы Рояль. Диор, сидевший с сестрой на заднем сиденье и наконец совладавший с собой, теперь беспрерывно целовал ее руку. Она же неотрывно смотрела в окно.
— Господи… Как чудесно снова увидеть Париж. Словно прекрасный сон. — Она робко засмеялась. — Я ведь не сплю, нет?
— Нет, cherie, это не сон.
Катрин увидела киоск:
— Ой, а можно купить газету? Мы месяцами ничего не слышали о ходе войны, только слухи и перешептывания.
Они остановились купить Катрин выпуск «Ле Монд». Она даже не стала читать, а просто прижала газету к лицу, с наслаждением вдыхая запах свежей типографской краски.
— Именно так и пахнет свобода.
Диор продолжал говорить без умолку, но Купер уже успела его изучить, поэтому от нее не укрылось, насколько он испуган внешним видом сестры. Дело было не только в истощении. Во всем ее облике появилась какая-то надломленность. Она притворялась веселой, но под поверхностным весельем глубоко затаились мука и отчаяние. Она изо всех сил пыталась держаться и словно боялась расслабиться, чтобы тут же не развалиться на части. Казалось, она забыла, что значит быть собой.
Купер поспешила домой и отобрала для Катрин часть своего гардероба. Благодаря щедрости Сюзи он значительно пополнился, и у нее появились запасные вещи. «Ей наверняка пригодится нижнее белье, — думала Купер. — И теплые трикотажные вещи — вероятно, она мерзнет из-за своей худобы. И шляпка, чтобы прикрыть бедную лысую голову».
Когда она вернулась, Диор на кухне возился с приготовлением суфле. Катрин сидела у окна, закутавшись в шаль и глядя на крыши домов. Она повернулась к Купер, приветствуя ее своей жуткой улыбкой.
— Так прекрасно снова смотреть на крыши Парижа. От вида колючей проволоки и деревьев на горизонте, к которым никогда не сможешь подойти, так устаешь.
— Я принесла вам кое-какую одежду. — Купер протянула ей подношение. — Пожалуйста, выберите то, что вам подойдет.
— Ох, Купер. Вы и вправду так добры, как рассказывает мой брат.
— Это взаимно. Он тоже был необычайно добр ко мне.
— Доброта — самая твердая валюта человечества. Ее можно встретить даже в концлагере. Пусть странно вывихнутую и поломанную, но все-таки подлинную доброту. — Она наклонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть одежду. — У вас красивые вещи. — Но Катрин даже не пыталась к ним прикоснуться.
— Я подумала, вам может понравиться этот кардиган. Он очень теплый — из шерсти ягненка. И берет, пока у вас не отрастут волосы. — Купер протянула Катрин вещи в попытке хоть как-то ее заинтересовать.
— Такой хорошенький. — Катрин наконец протянула руку и робко погладила голубую шерсть. Купер в ужасе вздрогнула, только сейчас заметив на бледном запястье грубо вытатуированный синими чернилами номер: «57813». — Ах это… Мой номер. Ненавижу, когда он на виду.
Купер постаралась скрыть свои эмоции. Она, конечно, слышала, что в концлагерях людям ставят клеймо, но впервые увидела это своими глазами.
— Может быть, татуировку удастся свести.
— Может быть, — согласилась Катрин.
— Хотите, я принесу вам перчатки?
— А у вас найдется пара хлопчатобумажных перчаток? Это было бы чудесно. Мне так стыдно при мысли, что придется предстать перед Эрве в таком виде. Он меня не узнает.
— Он поймет. Попробуйте примерить кардиган. Вы, наверное, мерзнете.
Катрин скованными движениями вдела руки в рукава теплой шерстяной кофты.
— Он и вправду очень приятный на ошупь, — вздохнула она, обняв себя за плечи. — Спасибо.
— Пожалуйста, оставьте его себе. Мне он не нужен.
— В это трудно поверить. Но вы очень добры, — снова повторила Катрин.