Критика ценностного мышления могла бы дать понять, что Карл Шмитт осуществляет здесь «поворот», что автор, который так часто противопоставлял законность (легитимность) легальности, станет теперь защитником легальности против конкурирующих претензий законности и сделает формальное правовое государство, значение которого он сам ранее так часто умалял, определяющим горизонтом своего правового мышления. Не окажется ли juriste maudit («проклятый юрист») здесь, вероятно, теоретиком либерального государства закона, в котором право является исключительно результатом посреднических достижений парламентского законодателя, а не непосредственного исполнителя ценностей? Не растворится ли теперь для Шмитта законность в легальности?
Шмитт Веймарских лет, не говоря уже о Шмитте национал-социалистического периода, не проявлял никакого особенного интереса к «исполнению конституции в правовом государстве». Наоборот, он разработал сильно материально наполненное понимание конституции как основополагающее политическое решение народа о виде своего политического существования, от которого он строго отличал конституционный закон как формальный юридический документ. По сравнению с технической формальностью написанного текста у Шмитта в действие всегда мог вступить более фундаментальный слой политически-жизненной конституции.
То, что Шмитт придерживался этого дуализма также и после Второй мировой войны, проявляется в его примечательном споре с Форстхоффом. Форстхофф, как и Шмитт, только после 1945 года подчеркивает преимущества либерального правового государства и поэтому говорит только лишь о «конституционном законе». Шмитт настойчиво возражает ему, что он сам понимает конституцию «не как закон». Что касается Форстхоффа, то его упорство в формально-правовом понимании конституции в Федеративной Республике можно понять легче, чем в случае Шмитта. Потому что для Форстхоффа решающий содержательный момент права давно переместился из конституционного права в административное право. Как раз поэтому он может так сильно подчеркивать технически-формальную сторону в конституционном праве, ведь с его точки зрения собственно важные процессы развития промышленного общества и социального государства протекают в незатронутом этим административном праве. Этим объясняется также настойчивость Форстхоффа на традиционной юридической герменевтике закона в истолковании конституции. Устарелость рекомендованного метода соответствует воспринятой им устарелости самого предмета интерпретации.
Шмитт, тем не менее, только в ограниченной степени идет по этому пути Форстхоффа. Он разделяет его формальное понимание правового государства, но не конституционного права в целом. Отрезвленный взгляд Форстхоффа на государство промышленного общества – это не дело Шмитта. При всем том конституция также в «Тирании ценностей» отходит на задний план. Истинное достижение посредничества должен создать законодатель. Легальность, значение которой Шмитт прежде так часто умалял, считая ее лишенным смысла способом функционирования, он теперь защищает от тех, кто с помощью объективных представлений о ценностях хочет огородить ее и представить как нечто относительное. Даже подвергнутая сомнению легальность теперь в современном государстве представляется для Шмитта сильнее, чем любой другой вид права: «Это состоит в решающей силе государства и в его превращении права в закон». Хотя это могло бы измениться, если бы государство однажды отмерло. Однако пока легальность сохраняется как «непреодолимый способ функционирования». В отличие от Форстхоффа для перемены взглядов Шмитта, тем не менее, определяющей не могла бы быть та оценка, что в «нормальном положении» западногерманского конституционного государства политически-жизненная конституция отступила бы на задний план за формальный принцип правового государства. Для этого его формулировки в «Тирании ценностей» находятся в слишком сильной непрерывной связи уже с его работой о «Ценности государства» 1914 года, в которой уже подчеркивалась необходимость «посредничества» правовой идеи через государственное определение норм права. «Непосредственность» уже тогда была для Шмитта синонимом апокалипсического распада любого порядка, «опосредованность», напротив, означала специфическое организующее достижение государственного права.