Сегодня любое использование слова «Wert» («ценность», «стоимость») осознанно или неосознанно будет неизбежно направляться в сферу экономики с двух противоположных сторон: со стороны капитализма и – полемически, но не менее эффективно – со стороны антикапиталистического социализма. Тот же процесс невольно ускоряется еще и третьей, внешне совсем иначе направленной стороной. С 1848 года существует сколь странная, столь и заметная одновременность, симультанность, осмос и симбиоз философии ценностей и философии жизни. Здесь можно вспомнить не только об академических событиях и событиях, касающихся чисто истории философии, таких как основание философии жизни великим Вильгельмом Дильтеем. Нас скорее интересует факт словесно-исторической и понятийно-исторической одновременности, который обходит спор школ и учений и в состоянии привести к появлению общего направления противоположных, даже враждебных идей и тенденций.
Для любой философии жизни жизнь представляет собой если и не наивысшую, то все же более высокую ценность. Пара близнецов жизнь-ценность / ценность-жизнь уже сто лет предстает в тесно-сросшейся одновременности и с тех пор фигурирует в немецких книгах с пестрым рядом неосознанно симптоматичных, часто очень наивных названий книг самого противоположного происхождения. Этот ряд простирается, например, от «Ценности жизни» Евгения Дюринга (1865) через «Об учебной ценности учения о ценностях и об основной ошибке учения Маркса о распределении» Генриха Дитцеля (1921) до «Ценности жизни истории права» Генриха Миттайса (1947). В системе ценностей и лексиконе расового мировоззрения ценность и жизнь появляются глубоко связанными на самом высоком месте. Адольф Гитлер объявил (перед прессой 10 ноября 1938 года) человека, а именно немецкого человека, «несравненной ценностью»; немецкий народ был «наивысшей ценностью, которая вообще есть на этой земле». Альфред Розенберг увидел в «службе наивысшим ценностям» «печать истинного гения».
Различные философии жизни часто считались преодолением материализма или, во всяком случае, охотно выдавали себя за такое преодоление. Это ничего не меняет в том факте, что их оценки, применения (превращения в ценность) и заявления о неценности («Unwert», малоценность, отсутствие ценности, негодность) выливались во всеобщую секуляризацию и только ускоряли там тенденцию к нейтрализующему обнаучиванию («Verwissenschatlichung»). Ведь превращение в ценность – это ничто иное как перемещение в систему ценностных значений. Оно делает возможной постоянные переоценки, как систем ценностей, так и в пределах какой-либо одной системы ценностей с помощью постоянных перестановок на шкале ценностей. Также открываются фантастические возможности применения (превращения в ценность) бесполезного и устранения малоценного.
Итак, дело не в том, что религиозные, духовные и моральные ценности применяются как более высокие ценности на шкале ценностей, и что жизненные ценности, как их называет Макс Шелер, в сравнении с материальными ценностями являются на этой шкале более ценными, а в сравнении с духовными ценностями – менее ценными. Решающим является то, что все ценности, от наивысшей до самой низшей, выстраиваются по своим местам на одной и той же линейке ценностей. Получение такого места и его занятие имеют вторичное значение; логика ценности функционирует в первую очередь исходя из ценности, и лишь во вторую – исходя из места, из значения ценности. Даже наивысшая ценность с ее включением в систему ценностей превращается в ценность, которой выделяется ее место в системе ценностей. Из того, чем она является или чем она была до сих пор, она превращается в ценность. Что бы ни было назначено наивысшей ценностью – бог или человечество, личность или свобода, самое большое счастье самого большого числа людей или свобода научного исследования – сначала и прежде всего остального это просто некая ценность, и уже только потом – наивысшая ценность. Если бы это не было ценностью, то оно вообще не могло бы появиться на шкале ценностей. Любую сверхценность, которая не является ценностью, система ценностей не может признать.