Тогда остается только неценность (малоценность), которую нужно исключить из системы ценностей, так как абсолютное отрицание неценности является положительной ценностью. Бог для ценностного мышления может быть наивысшей ценностью, но также и не больше того. В атеистических системах ценностей, которых тоже существует предостаточно, напротив, бог будет абсолютной неценностью. Для пессимиста в онтологическом смысле, такого как Эдуард фон Гартман, как формулирует Макс Шелер, «даже бытие становится неценностью».
Некоторые теологи, философы и юристы ожидали от философии ценностей спасения своего существования как теологов, философов и юристов, спасения именно от непреодолимо продвигающейся вперед, свободной от ценностей естественнонаучности. Это напрасные надежды. Всеобщее применение («Ver-Wertung», превращение всего в ценности) может только ускорить процесс общей нейтрализации, так как оно превращает в ценности также основы теологического, философского и юридического существования. Ошибка, на которой основываются такие надежды, подобна ошибке благородного рыцаря, видящего признание своей лошади и гарантию своего рыцарского существования в том, что современная энергетическая техника измеряет мощность лошадиными силами.
Всеобщая нейтрализация упраздняет все унаследованные противоречия, в том числе и противоречие науки и утопии, с которым в свое время так успешно мог работать Фридрих Энгельс, когда писал свою статью о «развитии социализма от утопии к науке» (1882). Сегодня наука и утопия давно взаимно унифицировались. Утопия становится научной – «quels savants que les poètes!» как провозгласил еще (умерший в 1912 году) великий математик Анри Пуанкаре, причем он даже предвидеть не мог сегодняшнюю актуальность Хорхе Луиса Борхеса, лауреата 1961 года, – а наука становится утопической, что особенно проявляется в высказываниях биологов, биохимиков и эволюционистов.
Всем социальным и биологическим утопиям вследствие этого предоставляют себя в их распоряжение ценности любого рода. Ценность и внеэкономическая логика ценностей оказываются даже движущими силами утопии. Потому в рамках такой общей темы как «Секуляризация и утопия» было естественно поговорить о некоторых конкретных юридических воздействиях внеэкономической логики ценностей, и почти само собой получилось так, что выступление на дискуссии о тирании ценности в его привязанной к конкретному моменту формулировке, как оно передано здесь, возникло в связи с докладом Форстхоффа о «добродетели и ценности в учении о государстве».
Тот интерес к обоснованию на базе философии ценностей, который демонстрировала немецкая правовая наука после Второй мировой войны, шел рука об руку с оживлением естественного права. И то и другое было выражением общего стремления преодолеть простую легальность юридического позитивизма и стать на твердую почву признанной законности (легитимности). Для некоторых юристов у философии ценностей было большое преимущество научности и новизны по сравнению с томистским или неотомистским естественным правом. Но для преодоления позитивизма и легальности, к которому они стремились, подходило только материальное учение о ценностях. Чисто формальное учение о ценностях неокантианской философии было слишком релятивистским и субъективистским, чтобы дать то, что искали, а именно научную замену естественному праву, которое больше не давало законности.
Как раз такую замену все более настойчиво предлагала происходившая от феноменологии материальная этика ценностей Макса Шелера, основной труд которого (1913 – 1916) уже в своем названии провозглашал то, что искали: «Формализм в этике и материальная этика ценностей». В глазах Шелера Макс Вебер является юристом, номиналистом и формальным демократом; научный идеал свободной от ценностей науки «действительно связан с современной демократией». И как раз этот формализм хочет преодолеть Шелер со своей материальной этикой ценностей; так как история, как он говорит, продвигается вперед не демократией, а элитами, меньшинствами, вождями и личностями. Действительно Макс Вебер никогда не видел в «ценности» последнее слово или окончательную мудрость. Ценностное мышление было для него желанным, так как оно давало ему научную возможность продолжать преследовать свои исторические и социологические взгляды вопреки препятствиям и сомнениям «чисто причинного» мышления. «Ценность» была для него в первую очередь вспомогательным средством его научной работы, инструментом, который открывал ему свободный путь для его «идеальных типов». В остальном он считал вполне возможным, что «выражение «ценность» вполне можно будет отвергнуть с презрением», как только дойдет до серьезного дела и речь пойдет о «максимальной конкретности переживания». (Вебер в качестве примера такой конкретности приводил слова, сказанные неким мужчиной женщине: «Вначале наши отношения были страстью, теперь они ценность».)