Выглядел он напуганным. Они все выглядели напуганными.
– Сэр Конрад, – нелепо-жизнерадостным тоном произнес Зигилинд, словно влезать на подоконник было для него обычным делом. Он кивнул на дверь. – Что происходит? Где магистр Кейдлек?
Я заметила, как руки Вонвальта сжались в кулаки.
– Зачем тебе Кейдлек?
– Я…
– Что «ты»? Зачем ты туда забрался? Захотелось подышать свежим воздухом?
Зигилинд неловко переминался с ноги на ногу, но вниз не спускался.
– Не понимаю, почему вы…
– Нет, – резко прервал его Вонвальт. – Это я не понимаю. Я не понимаю почему, Вильгельм. Неужели жизнь вдруг стала настолько трудной? Здесь, в тепле и удобстве? Или ты пошел на предательство из обыкновенной скуки?
– Сэр Конрад, я…
– Нет, отвечай. Из трусости или из скуки?
Зигилинд поник.
– Мне угрожали, – тихо произнес он.
Вонвальт сделал шаг вперед и требовательно спросил:
– Кто тебе угрожал?
Зигилинд сокрушенно покачал головой. Затем едва слышно проговорил:
– Ты даже не представляешь, каково нам здесь приходилось.
– Ты – Правосудие Императора! – рявкнул Вонвальт. – Ты наделен высшей властью! Ты волен решать, кому жить, а кому умереть! Угрожать Правосудию – значит пойти на государственную измену! Если кто-то угрожает тебе, ты предаешь его мечу! – Он щелкнул пальцами. – Тут же, на месте! Проклятый трус! Все вы – ничтожные трусы. Отсиживаетесь в этих стенах, строчите свои книжки, раздаете кому ни попадя тайные знания, когда вам это на руку. Когда это выгодно. Потому что поступить так – проще всего. И, главное, кому вы их продали? Храмовникам! Млианарам! Преступникам, злодеям! Что за безумие? О чем вы…
Он резко замолк. Зигилинд повернулся к окну и спрыгнул вниз, навстречу своей смерти.
Вонвальт долго молча стоял и тяжело дышал; его ноздри раздувались от гнева, пока тот весь не рассеялся.
Наконец он повернулся к ближайшему гвардейцу и тихо произнес:
– Список.
Гвардеец достал листок, и Вонвальт выхватил его из рук воина. Несколько секунд внимательно смотрел.
– Князь Преисподней, и Ансоберт тоже, – пробормотал он. Затем вернул список гвардейцу. Снаружи серое моросящее утро наконец разродилось теплым весенним дождем. Капли застучали по подоконнику распахнутого окна, их брызги полетели на книги и свечи.
Вонвальт потер лицо руками.
– Идем дальше, – пробормотал он и повернулся к двери.
День выдался долгим. Долгим и изнурительным.
Мы переходили от комнаты к комнате, иногда открывали двери, иногда выламывали их. Некоторые Правосудия сопротивлялись яростно, с оскорбленным видом; они словно считали, что были вправе безнаказанно встать на путь измены. Другие замыкались в себе, раздавленные тяжестью своего предательства. Некоторых удавалось усмирить и арестовать; другие гибли либо от собственных рук, либо от рук наших гвардейцев.
Из двадцати имен, что значились в списке, чуть больше половины пережили арест и отправились во дворец. Последним мы разобрались с Правосудием по имени Лейтвин Веремунд, старым и, казалось бы, мудрым человеком, который, сложись все иначе, мог бы всерьез соперничать с Вонвальтом за титул магистра Ордена.
Когда Вонвальт вошел к нему, в Великой Ложе уже давно стояла тишина. Дверь не была заперта. Веремунд ждал нас, сидя за столом, – седовласый и белобородый, сутулый от множества лет, проведенных за книгами. Выражение его лица было пугающе безмятежным.
Вонвальт, изнуренный, вышел на середину комнаты.
– Лейтвин, – сказал он.
– Правосудие сэр Лейтвин Веремунд, – с упреком поправил старик.
Вонвальт покачал головой.
– Нет. Вас лишили титула. Вы – никто. Вас и человеком теперь трудно назвать. Вы все равно что раб Империи, ее собственность. И знайте, Лейтвин, что все это – дело ваших же рук.
Веремунд терпеливо покачал головой.
– Не моих, сэр Конрад. Такова воля Немы.
Вонвальта вдруг охватила ярость.
– Тогда почему же вы здесь? Почему не взяли меч и не отправились на Пограничье? Знаете, что злит меня больше всего? Лицемерие. То лицемерие, которым вы оправдываете свою измену.
– При всем уважении, сэр Конрад, вы напрасно тратите на меня свои речи. Ни вы, ни я не переубедим друг друга. Так делайте то, зачем пришли, и будь что будет.
Вонвальт несколько мгновений будто бы боролся с самим собой. Брессинджер заметил это прежде всех нас.
– Сэр Конрад, – пробормотал он, затем с озабоченным видом повернулся к ближайшему гвардейцу. – Арестуйте этого человека, – приказал он. – Скорее!