Через полчаса она уже взбегала по лестнице в резиденции своего отца. В коридорах толпилось много людей, много больше, чем в обычный день — Папа Александр жил на широкую ногу, но двор его ограничивался немногочисленными приближенными, личными слугами и челядью. Сегодня же здесь, кажется, собралось пол-Рима: у Лукреции мельтешило в глазах от синих, пурпурных и красных сутан. Здесь были не только кардиналы, но и епископы, и люди в длинных черных одеждах и черных шапочках, которые могли быть только лекарями. Зачем к ее отцу вызвали столько лекарей? Это ведь всего лишь малярия, неприятная, но не такая уж и опасная болезнь...
Но они заболели оба, оба. Одновременно. И отцу совсем плохо, судя по напряженным, закаменевшим лицам тихо переговаривающихся врачей и уже заранее скорбным, вытянутым физиономиям клириков. У последних за постными минами в глазах угадывался с трудом скрываемый алчный блеск. Ведь если папский трон освободится сегодня, время пойдет на часы, и каждый постарается урвать клок от шкуры умершего волка.
«Нет, нет! Что за вздор! Он не может умереть, он — паук!
Он был пауком. Я забрала у него паука».
Холодея, едва чувствуя под собой ноги, Лукреция вошла в спальню отца.
Родриго лежал, вытянув руки поверх одеяла. Несмотря на свои годы и склонность к полноте, он всегда выглядел сильным, крепким мужчиной, не забывал упражняться с мечом и копьем, и под его смуглой кожей угадывались крепкие мускулы. Сейчас все это истаяло. Он словно уменьшился вдвое, за одну-единственную ночь похудев разом на добрые пятьдесят фунтов. Его твердый, волевой подбородок заострился и выглядел вылепленным из воска. Волосы, давно начавшие редеть, так плотно облепляли череп, что казалось, будто он совсем облысел. Подмастерье лекаря, стоя рядом, промачивал батистовым платком лоб и щеки Папы Александра VI, и всякий раз, когда он отнимал платок, на нем прибавлялось красных пятен.
Кровавый пот. Один из первых и главных признаков действия «кантареллы», их фамильного яда, их тайны.
Лукреция покачнулась и тронула стену рукой. Кто-то из мужчин, стоящих у одра Папы, заметил ее и что-то сказал, но она, не слушая, пошла вперед, видя перед собой только его лицо, уже куда больше походившее на лицо трупа, чем живого человека. Родриго увидел ее, что-то вспыхнуло в его глазах, и на этот миг он стал прежним, стал ее отцом, великим Родриго Борджиа, Папой Римским, владыкой, готовящимся сложить к ногам их рода всю Италию, а потом и всю Европу. Он смотрел на Лукрецию из глаз этого полутрупа несколько долгих мгновений, а потом снова исчез, растворился в боли, терзающей его плоть. Лукреции был знаком этот взгляд. Так смотрел на нее из глубин погибающего тела ее муж Альфонсо Арагонский.
Родриго сделал какой-то жест, который его лекари растолковали безошибочно. По легкости, с которой они покинули покои Папы, оставляя больного с дочерью наедине, Лукреция поняла, что все они уже считают его покойником. Никто не сказал ей, чтобы не мешалась под ногами, или что больного нельзя утомлять. Они ничем уже не могли помочь и знали это.
Когда дверь закрылась за последним подмастерьем, Родриго спросил:
— Почему ты не пришла к Корнето?
Странно, голос у него остался прежним. Он звучал тихо и слабо, но это все еще был голос ее отца. Лукреция потупила взгляд.
— Я не могла... простите, отец...
— Ты же знала. Знала, что я затеваю на этот вечер. Как тогда, с Орсини. Мы же все обсудили, дочка. Почему ты меня подвела?
Он говорил мягко, ласково, в его голосе не чудилось и тени упрека. Он готов был выслушать и принять любое объяснение. Любое, кроме того единственного, что она могла дать.
— Отец... Ради Господа Иисуса, что там произошло?
— Измена, — коротко ответил Родриго — и засмеялся сухим, отрывистым кашлем, от которого на губах у него вздулась розовая слюна. Лукреция смотрела на него с нарастающим ужасом. — Так просто и так предсказуемо, правда? Этот ублюдок, Стефано Дуаче, продал меня Корнето со всеми потрохами. Не только предупредил, но и подменил кувшины с вином. Напоил меня моим собственным ядом. Каков ловкач! И как он, должно быть, смеялся надо мной!
— Дуаче? Но, отец, это же кузен дона Мичелотто! Он всегда был нам верен.
— Да, — Родриго поморщился, то ли от боли, то ли от досады. — За час до твоего прихода наш друг Мичелотто ползал тут, бился головой о пол и выл, дескать, помыслить не мог, что впускает в наш дом змею. Поклялся задушить Дуаче своими руками. Хотя не думаю, что он успеет: Корнето наверняка нынче же ночью угостил этого ублюдка ножом в глотку. Он не дурак и отлично знает, что, как бы меня ни ненавидели, убийство Папы с рук ему не сойдет.