Намотав тряпку на лицо — и защита от пыли, и возможность остаться неузнанным, — втянул голову в плечи и вышел за ворота.
Буря бесновалась в их переулке, и страшно было подумать, что творится на широких улицах или площадях — там, похоже, запросто свалит с ног. Покачиваясь, парень добрался до перекрестка, свернул в соседний хутун, где располагалась слесарная мастерская. Ворота были заперты. Дун Ли уцепился за черепицу, покрывавшую верх стены, подтянулся и заглянул во двор. Как он и ожидал, хозяева уже улеглись — за забором была непроглядная темень. Парень без труда перемахнул через ограду и удачно опустился на мерзлую землю. Ведя ладонью по шероховатой, холодной стене, прокрался к складу под жестяным навесом. Ветер так громыхал хлипкой кровлей, что Дун Ли, не опасаясь быть услышанным, покопался в куче деталей и выудил подходящий металлический прут — толщиной с палец и длиной чуть больше предплечья. Ухватил покрепче за один конец, сделал несколько пробных взмахов. Подставил ладонь, оценивая силу удара. Спрятав находку в рукав, вылез из двора ремесленника, выскользнул из хутунаи обходными путями, то и дело сворачивая с основных улиц, направился в южную часть города. Приобретенный ранее опыт и память пригодились — ноги бывшего рикши упруго отталкивались от промерзшей земли и, казалось, несли его сами по себе. Он даже попытался перейти на привычный размеренный бег, но быстро одумался — не ровен час, налетит на сторожей, те мигом устроят переполох, приметив бегущего незнакомца. Да и непогода серьезно осложняла перемещение, а путь предстоял далекий.
Ледяной ветер забирался под одежду. Было трудно дышать, но Дун Ли упрямо, как рыба против течения, продвигался по улице, наклонив голову и стиснув зубы. По телу пробегала дрожь, и парень знал — не столько от холода она, сколько от страха.
Ведь нынешней ночью он станет преступником.
На разбой — а для чего же еще была прихвачена дубинка — он решился лишь на днях, подсчитав свои сбережения. Близилась череда зимних праздников, а денег хватало на скромное угощение, но никак не на достойный подарок. Вручить Орхидее недорогую безделушку Дун Ли и помыслить не мог. Все эти шпильки из медных гвоздей и веревочные браслеты хороши, когда тебе лет десять и ты неожиданно влюбился в соседскую босоногую девчонку, знакомую с младенчества. А когда сердце неровно бьется от вида юной красотки, на которую засматривается каждый встречный, да к тому же и она к тебе явно неравнодушна — тут отдариться безделушкой означает потерю и лица, и своей ненаглядной. Сидя в лавке долгими вечерами, Дун Ли ломал голову в поисках решения. Не ровен час, объявится кто-то другой, побогаче… Затмит рассудок ее родни блеском серебра и шелка — и все пропало. Ослушаться мать Орхидея не посмеет, та мигом выдаст ее замуж… Чем больше парень размышлял о возможном итоге, тем жарче распалялся. Сдвигал брови, сжимал челюсти и то и дело бросал взгляд на кривой отточенный нож, лежавший на прилавке, — им он обрезал бечеву на пакетах с чаем. Но вонзить его в соперника, если такой окажется в квартале, — не выход из положения. Ведь схватят наверняка, и расправа будет суровой. А перед этим еще и поводят по улице, закованного в колодку. Всех женихов не истребишь, да и сам он не был до конца уверен, способен ли ударить человека ножом. Иное дело — пригрозить дубинкой, а при необходимости вполсилы стукнуть по темечку. Тем более — одинокому старику, живущему в конце глухого переулка на самой окраине. Тоже рискованно, конечно, но трезвый расчет и неоднократные наблюдения за намеченной жертвой вселяли уверенность — все получится…
…Этого тщедушного скупщика Дун Ли приметил еще во времена, когда работал на контору Ву и бегал с арендованной коляской по городу, чаще пустой, чем с седоком. Время было такое же зимнее, сущий ад для любого, кто работает на улице, а уж для рикши — верная дорога в могилу. Пока резво двигаешься, тебе тепло, и даже пот струится по телу. Но вот клиент доставлен, жалкие гроши получены, а следующего пассажира можно и не сыскать — дни короткие, холодные, людей на улице мало. Пропотевшая одежда быстро смерзается коркой, спина немеет, под ребрами начинает саднить, и вот уже следующим утром тело сотрясает кашель… Дун Ли не раз видел рикш, умиравших прямо посреди улицы. Они валились на землю, глаза их закатывались, изо рта шел слабый хрип, а плечи подергивались, будто в плаче. Попадались среди них и такие, кто покидал этот мир с радостью — мелкое частое дыхание их прерывалось последним выдохом, а на губах появлялась улыбка счастливого человека, чьи страдания и мучения завершились.
В один из тех нерадостных промозглых дней Дун Ли понуро плелся с пустой коляской по улице Дашиланьэр. В праздничные или погожие дни здесь оживленно и шумно: толпы горожан перетекают из одного магазина в другой, повсюду звучит музыка, кричат продавцы засахаренных фруктов и соевого творога, а покупатели отчаянно торгуются, веселятся, ругаются, примеряют обувь и шапки… Но в зимнее ненастье мало желающих прогуляться по таким районам. Двери и ставни на окнах магазинов плотно притворены, чтобы не выдувалось драгоценное тепло. Зазывалы изредка выглядывали из лавок, окидывая безлюдную мостовую сонным взором, и прятались обратно.
Неожиданно Дун Ли окликнули — он услышал требовательный возглас, каким подзывают рикшу. У дверей книжного магазина стоял коренастый человек. Одет он был по-простому, в серый стеганый халат и крестьянского вида шапку, такую рваную, будто ее долго грызли собаки. Заплетенная крайне небрежно косичка совсем растрепалась — волосы торчали из нее во все стороны, словно необычайно длинная мохнатая гусеница свисала с затылка этого мужчины. Но Дун Ли каким-то внутренним чувством усомнился в неблагородном происхождении подозвавшего. Слишком уж нарочито тот стремился выглядеть выходцем из глубинки. Да и что крестьянину делать в магазине, полном бесполезных для него вещей?.. Неестественно чистые для простолюдина руки смутили рикшу, стоило ему взглянуть на них, когда клиент садился в коляску и схватился за борт. И добротная обувь, явно не китайская — такую носят богачи, покупая у контрабандистов товары белых варваров. Башмаки пассажира были сильно стоптаны, но все еще прочны — толстая свиная кожа заморской выделки. Старик Ву недавно раскошелился себе на подобные — тоже изрядно поношенные, но крепкие. «Английские! — нахваливал он покупку, крутя ботинком перед каждым приходящим в его контору посетителем. — Искусны дьяволы в таких поделках!» На этом его восхищение способностями длинноносых чертей заканчивалось, и он погружался в сетования о том, как сильно англичане осложняют жизнь Поднебесной. «Один опиум чего стоит! Что сделали с нашим Срединным государством… До чего довели народ — куда ни глянь, всюду курильни! Ведь к этой заразе пристрастились все — от последнего кулидо… — владелец конторы понижал голос и заговорщицки поднимал палец, — многих весьма знатных людей!» Среди народа давно ходили слухи, что этого порока не сумел избежать и сам император, но старик Ву, хоть и был трепачом, предпочитал тему слабостей Сына Неба обходить стороной. За сетованиями на опиумные проблемы страны следовали длительные рассуждения о политике, которым все, кроме Дун Ли, внимали вполуха. Молодой рикша слушал про быстроходные корабли иноземцев и обстрелы китайских городов, захват целых островов и чинимые там грабежи. Ужасался рассказам о коварстве, жадности и разврате европейцев… Подумать только — эти дьяволы не стеснялись целовать своих женщин при посторонних, не только дома, но даже на улице!.. Запоминал из болтовни конторщика названия стран, открывал множество вещей, о которых он не мог узнать больше нигде — ведь тогда он был неграмотным.
Душа парня закипала, когда он думал о том, что белые пришельцы не только не собираются оставить его родину в покое, но, наоборот, наседают все крепче. Старик Ву рассказывал, что незадолго до рождения Дун Ли заморским чертям возбранялось ступать по китайской земле. А теперь запреты рушатся на глазах, как ветшает под натиском времени и природы возведенная стена. Назойливые иноземцы уже суют свои длинные носы повсюду.
Везя странного человека по названному им адресу — путь предстоял неблизкий, в сторону южных окраин, хотя с оплатой клиент не поскупился, — Дун Ли беспокойно поводил плечами. Его так и подмывало рассмотреть лицо пассажира, отыскать в нем что-то настораживающее. Вопреки обыкновенному отрешению, когда перед глазами только дорога, в ушах легкий скрип колес повозки, а в душе одно лишь желание — побыстрей бы доставить и получить причитающееся, теперь рикша испытывал необъяснимое волнение, накрывавшее его по мере движения все сильнее и вот-вот готовое переродиться в страх. Еще не минуло и трети пути, как юноша уже убедил себя — в его коляску уселся оборотень. Всем известно, что столетней лисе не составляет никакого труда превратиться в юношу или мужчину. Дун Ли бежал, на ходу промакивая лоб повязанной на шее тряпкой, и чувствовал, что пот его липкий и холодный. Далеко позади остались широкие и прямые, с севера на юг, центральные улицы. Исчезли добротные постройки с загнутыми черепичными крышами, потянулись покрытые инеем болота и ямы с заледеневшей водой. Когда впереди показался огромный круглый храм Неба, оборотень — а Дун Ли уже не сомневался, что это именно он — приказал свернуть в кварталы Тяньцяо. Это еще больше испугало рикшу — ведь тот район кишел всевозможным сбродом. Воры, разбойники, уличные артисты и музыканты, прорицатели, проститутки, крестьяне и обнищавшие горожане стекались за Южные ворота, селились в грязных лачугах неподалеку от каменного моста, названного из-за своей высоты Небесным. Повинуясь указаниям седока, Дун Ли петлял по неизвестным ему тесным переулкам, стараясь запомнить дорогу, чтобы поскорее убраться, как только высадит клиента. Наконец рикша остановился возле невысокой стены, за которой виднелась плоская крыша убогого домика. Пассажир строго приказал ему остаться и непременно дождаться его возвращения. Свои слова он подкрепил обещанием щедро заплатить за обратный путь и показал деньги — целых пять лянов! Такую сумму рикше не заработать и за несколько недель… В конце концов, гораздо опаснее ослушаться и рассердить лису, тогда она точно не даст жизни. А если не перечить и выполнять ее требования, то, может, все и обойдется. Парень вздохнул и, мысленно махнув рукой, согласился. Человек в сером халате легко выскочил из коляски, толкнул хлипкую дверь на деревянных петлях и скрылся во дворике. Дун Ли опустил на землю ручки повозки. Присел на подножку, вытянув гудящие ноги и пялясь на облезлую, сплошь в трещинах и пятнах, стену, за которой слышались два приглушенных голоса — низкий и хрипловатый, явно принадлежавший седоку, и скрипуче-дребезжащий, очевидно, хозяина дома. Раздираемый страхом и любопытством, Дун Ли какое-то время колебался. Наконец, победив холодок в груди, парень подтащил коляску вплотную к ограде, поставил ногу на сиденье, поднялся и вытянул шею, заглядывая во двор. В начинающихся сумерках ему удалось различить двоих. Один, несомненно, был наниматель — его серый халат почти сливался со стеной лачуги, но коренастая фигура и драная шапка позволяли опознать странного пассажира. Второй стоял в дверном проеме — небольшого роста, согнутый не то в поклоне, не то от старости. Дун Ли присмотрелся получше. Это и впрямь оказался лысый и жидкобородый дедок, по виду — типичный гадатель по руке или слепой музыкант. Конечно, слепым он не был, как и большинство музыкантов, лишь делавших вид, что они незрячи. Старик внимательно взирал на предмет, который приехавший человек держал на раскрытой ладони. Дун Ли заметил холодный отсвет, будто незнакомец показывал серебряный слиток. Затем хозяин приблизился вплотную к гостю и тот даже наклонился вперед, чтобы лица их оказались друг против друга. «Принюхиваются!» — с ужасом подумал парень, едва держась на ногах от страха. Вне всяких сомнений, один оборотень заявился в логово другого для своих тайных дел. Словно в подтверждение догадки, старик вытянул из рукава небольшой мешочек и передал его молодому. В этот миг коляска под ногами рикши зашаталась, от неожиданности он охнул, взмахнул руками и полетел на мерзлую землю. Хорошенько приложившись спиной и затылком, превозмогая боль, вскочил и плюхнулся на подножку. Мгновение спустя чуть слышно скрипнула дверь — из двора за ним наблюдали в узкую щель. Дун Ли, обмирая от страха, попытался принять равнодушно-скучающий вид. Даже оттопырил нижнюю губу и слегка скосил глаза к носу, чтобы придать лицу характерное для рикши выражение тупой покорности судьбе.