Не этого он ожидал, совсем не этого. Он по-настоящему наслаждался нынешней жизнью. Ему нравилось, что его уважают — а не просто боятся — за умение обращаться с клинком. Нравилось жить среди тех, кто думает не только о своих личных интересах.
Когда-то, как и другие друкаи, он насмехался над азурами и их лицемерием, над тем, что они считают себя лучше, добродетельнее. Но потом он осознал, что в каком-то смысле так и есть. Пускай они лицемерны, но их лицемерие делает их лучше темных эльфов. Само желание казаться хорошими — хоть и по неправильным причинам — заставляет их вести себя лучше.
Неважно, что они помогают друг другу, потому что хотят, чтобы о них говорили, будто они живут в соответствии с древними идеалами. Суть в том, что они это делают. И некоторые из них действительно верят в эти идеалы; Корхиен и юный князь Тирион, например, если он, конечно, не ошибается. Они, естественно, дураки, но их глупость достойна уважения. И они не слабы — та же глупость придает им силу и смелость.
Он отхлебнул еще вина и пожалел, что в него не добавлена экстатическая вытяжка измельченного лотоса. Ему не хватало этой отравы. Еще до прибытия в Ултуан, вживаясь в роль князя Илтариса, он вынужден был месяцами воздерживаться. Трудное то было время. Его ломало нещадно, других друкаев такие приступы просто убили бы. Он утратил яркую, безумную ясность, что никогда не оставляла его, пока наркотики будоражили кровь. В некотором смысле он действительно превратил себя в высшего эльфа. И вынужден сейчас жить, как живут они.
Не так уж это и неприятно. Его больше не охватывают приступы ярости, он не затевает ссор с незнакомцами из-за чего-то, что на следующий день и припомнить не может. Он живет там, где подобное неприемлемо. Здесь эльфам нужен веский повод, чтобы убить друг друга, они не делают это, просто поддавшись мимолетной прихоти. Конечно, ему иногда хочется совершить что-то такое. Кому бы не хотелось? Но жалеет о том, что это невозможно, он все реже и реже.
Уриан все понимал. Иногда ему хотелось все забыть и жить дальше князем Илтарисом. Отринуть расколотые приверженности и раздробленные личины и стать полноценной личностью. На миг, всего лишь на миг он позволил себе представить, как бы это было.
А потом отбросил фантазии прочь.
Есть те, кто знает, кто он, и они не допустят ничего подобного. И даже если он убьет их, найдутся другие, тайные наблюдатели, о которых он и не подозревает. Они донесут о его предательстве Королю-Колдуну. А Малекит никогда не прощает изменников. Он протянет свою холодную железную руку — и отмщение свершится. И это единственное, в чем можно быть твердо уверенным в этой жизни.
Нет, даже если ему и хочется покончить с такой жизнью, он не может. Выхода нет. И делать нечего, нужно только держаться.
ГЛАВА 14
Князь Сардриан поднял глаза. Лицо, которое он увидел, было прекрасным. Обнадеживающим. То было лицо очаровательной эльфийки, его матери. Он удивился, хотя и не вполне понял почему. Эльф словно очнулся от глубокого, тяжелого сна и еще не совсем пришел в себя. Он попытался сесть, но не смог. Попытался пошевелить руками — никак. Что-то словно удерживало его руки и ноги, а когда он попробовал приподнять голову, это же «что-то» врезалось в горло.
— Что происходит? — спросил он.
— Тс-с-с, — прошептала мать. — Тебе не о чем беспокоиться.
Почему она обнажена? Почему ласкает его так сладострастно?
Что-то странное слышалось в ее голосе. Голос был материнским, но звучал так, словно ей очень больно говорить. И еще что-то не так было с ее головой. По обе стороны лба росли два маленьких изогнутых рога. И рот казался чуть-чуть искаженным… как и все лицо.
Сардриан фыркнул. Ноздри щекотала омерзительная вонь горелого мяса и обугленного дерева. Он все-таки повернул голову, насколько позволяли узы, и увидел, что находится в своем доме — или в том, что от дома осталось.
Крыша провалилась, стены сгорели почти дотла. Несколько замысловатых резных орнаментов, которыми так гордился покойный отец, уцелели, но местами почернели от копоти, а местами побелели, запорошенные пеплом. Что-то еще витало воздухе, какой-то странный слащавый аромат, вызывающий отвращение и трепет одновременно. Пахло мускусом и гнилью и еще чем-то, о чем ему даже думать не хотелось.