— У нее есть молодой человек?
— У Тирзы?
— У Тирзы, конечно. У кого же еще?
— Я иногда встречаю в ванной мальчиков.
— В ванной?
— В ванной, там они чаще всего оказываются.
— И что они там делают?
— Что делают люди в ванной? Принимают душ. Я так думаю. Ходят в туалет. Я не спрашиваю: «Что вы тут делаете?» Я не настолько негостеприимен. Это ее дом. Это и ее дом, Тирзы.
Супруга тяжело вздохнула и опустошила бокал:
— И что ты им говоришь?
— Тогда я спрашиваю у них, — сказал Хофмейстер, — хотя тебя, возможно, удивит этот вопрос, но я спрашиваю: «Нужно ли тебе чистое полотенце?» Вот что я у них спрашиваю. Но как знать, может, у тебя на этот счет будут другие идеи и вопросы получше, может, мне стоит спрашивать у них: «Не желаете ли бокал шампанского, мой юный друг? Вы хорошо перепихнулись? Надеюсь, вы использовали презерватив, но если нет, то тоже ничего страшного, лишние люди нам тут не помешают». Ты бы, конечно, поступила по-другому, я знаю, ты всегда завидовала, что у твоих дочерей такие кавалеры. Но я просто спрашиваю: «Нужно ли тебе чистое полотенце?» И больше ничего.
— Прекрати! — крикнула она.
Все стихло, а потом Хофмейстер сказал:
— Мы орем друг на друга.
— Да, — кивнула она. — Это глупо. Мы опять орем, хотя у нас нет ни малейшего повода.
Она направилась к дивану, достала из сумки сигареты, закурила и вернулась к столу.
— Очки тоже французские? — Хофмейстер показал на солнечные очки с нелепо огромными стеклами, которые все еще были у нее в волосах.
— Итальянские. Это туфли французские, а очки из Италии.
Его ужасно раздражал дым, но он ничего не сказал.
— Ты настроил ее против меня? — спросила она. — Или это случилось само собой?
— Это произошло само собой, — ответил он. — От меня не потребовалось никаких усилий.
2
— Йорген, я задала тебе вопрос. Иби звонила?
Хофмейстер вытирал руки о фартук. К ладоням прилипли рисовые зернышки.
— Иби, — повторил он, уставившись на мать своих детей в махровом халате. — Иби. Она звонила. Но я с ней не говорил. С ней говорила Тирза. Она скоро будет, она в дороге.
Супруга улыбалась, хоть ее улыбку и нельзя было назвать слишком довольной. Она провела по его щеке тыльной стороной ладони, убрала что-то у него с кончика носа. Он не разглядел, что это было. Кусочек креветки, перхоть, что-то зеленое, может быть васаби.
— Тебе нужно побриться, — сказала она. — Ты выглядишь как бродяга.
— Я побреюсь, только сначала закончу с этим. — Он показал на сырую рыбу.
Она хотела уйти, но Хофмейстер задержал ее, ухватив за халат.
— Оставь этот праздник Тирзе. Просто пусть это будет праздник только для нее. Пожалуйста, побудь в тени.
Она посмотрела на него с ухмылкой, как будто он шутил. Неожиданно вспомнил одну из своих дурацких старых шуток. Потом она ушла, а он снова занялся суши с остервенением, которое его больше не удивляло. Это были его жизнь и его рис. И ему нравилось, несмотря ни на что. Вот уже целых три года ему нравилось.
В тот вечер, в первый вечер после ее возвращения, шесть дней назад, Тирза так и не вышла больше из своей комнаты. Через некоторое время он во второй раз поднялся наверх и постучал в ее дверь, но она не отозвалась. Он постоял там минут пять, не зная, что делать. Он колебался, обдумывая разные возможности, и боялся. Так и стоял у нее под дверью.
Если дело касалось Тирзы, он всегда боялся, с самого ее рождения, еще до того, как она успевала заболеть. Страх, которого он никогда не испытывал со старшей дочерью, по крайней мере не до такой степени, страх, который охватил его в тот момент, когда он впервые взял ее на руки и с тех пор не отпускал: страх ее потерять.
— Тирза, — тихо позвал он, но когда она не ответила на его голос, он спустился и открыл вторую бутылку белого, тоже из Южной Африки. Ближе к одиннадцати вторая бутылка опустела, как и первая.
Они с супругой выпили ее молча. Говорить было особо не о чем. Ее возвращение было молчаливым, спокойным и трогательным. Именно потому, что оно оказалось таким обыденным. Только что его супруги тут не было, и вот она появилась.
Она повела носом:
— Ты опять туда что-то поставил?
— Куда?
— В духовку. Чем-то пахнет.
— Я ничего туда не ставил, тебе, как обычно, померещилось! — резко ответил он.