Хофмейстер пожал плечами.
— Собирается учиться, — ответил он. — Но пока не знает, какой факультет. Сегодня говорит — музыкознание, завтра — уже психология. Послезавтра — классические языки. Но у нее еще есть время выбрать.
Он взял зубочистку и незаметно вытащил что-то изо рта. Он заметил, что привирает.
— А где она сейчас?
Отец Тирзы посмотрел на снимок, как будто там и был спрятан ответ.
— Здесь, — сказал он и огляделся по сторонам. — Здесь. Она где-то здесь. В Намибии.
Он сказал это шепотом, как будто это была тайна.
Он позволил подлить себе коньяка. Последние гости ушли из ресторана. Остался только персонал. Бармен с улыбкой смотрел на Хофмейстера.
— Вы тут один? — спросил он.
Отец Тирзы кивнул.
— Я тут один, — подтвердил он. — Но не совсем один. Я приехал, чтобы сделать дочери сюрприз. Так что, вообще-то, мы тут вместе. Я хотел оставить моим детям в наследство много денег. Много. Значительную сумму. Чтобы для них открылись все те двери, которые для меня остались закрытыми. Но они исчезли. Деньги. Их сожрали. Знаете, кто их сожрал?
Он легонько махнул бармену, потом стал сильно махать ему обеими руками, чтобы бармен подвинулся ближе.
— Всемирная экономика, — сказал он едва слышным шепотом. — После одиннадцатого сентября две тысячи первого, когда рухнули все биржи, а они уже рухнули до этого, но тогда они рухнули совсем, так вот тогда испарился мой хедж-фонд. Просто прекратил существовать. Вот так, в один день взял и прекратил. Нету хедж-фонда. Был — и нет. Как будто никогда и не было. Мохаммед Атта сожрал мои деньги. Знаете, кто такой Мохаммед Атта?
Бармен покачал головой.
— Да и неважно, — сказал Хофмейстер. — А важно то, что люди думают: Мохаммед Атта умер. Мохаммеда Атты больше нет. Так они говорят. Но на свете еще тысячи Мохаммедов Атта, десятки тысяч, миллионы Мохаммедов Атта. Миллионы. Мировой экономике ни за что не справиться с таким количеством Мохаммедов Атта. Он был даже у меня дома. Мохаммед Атта.
Хофмейстер убрал снимок своей дочери во внутренний карман, поправил пиджак. Медленно нагнулся, чтобы надеть носки и ботинки. В спине у него что-то хрустнуло.
— Вы придете к нам завтра? — спросил бармен.
Хофмейстер кивнул и босиком отправился к себе в номер. Жужжали насекомые. Эта ночь жужжала и гудела, как голова Хофмейстера. Да, Мохаммед Атта был у него дома, людей это будет удивлять. Они еще долго будут задавать ему вопросы об этом.
Ему нужно было обойти здание, чтобы попасть в номер. При каждом шаге ему казалось, что он на что-то наступил, но он не мог понять, что это было. Возможно, какие-то мелкие животные. Муравьи. Листья. Мох.
В комнате он встал на колени перед мини-баром. Достал банку колы и маленькую бутылку белого вина. Банку приложил ко лбу, а вино открыл. Завтра, решил он, завтра он купит новую обувь. Завтра он возьмется за дело.
Прежде чем раздеться, он встал перед зеркалом. Поднял обе руки. Опустил. Снова поднял. И опять опустил. Нет, с ним все было в порядке.
Фотографию он положил на тумбочку рядом с часами. На ней уже появились пятна от жирных пальцев.
В эту ночь он просыпался четыре раза. В первый раз встал, чтобы попить воды. В ванной ему в голову вдруг пришло, что воду из-под крана тут вряд ли можно пить, что от этого можно заболеть, и он снова лег в постель. Он начал что-то понимать. Он понял, что, возможно, случилось что-то ужасное, что-то непоправимое. Что момент, когда вы снова увидитесь, никогда не наступит. Но он понял все это уже во сне.
В последующие дни Хофмейстер приобрел пару сандалий, посетил нидерландское посольство, спокойно и целенаправленно ходил по городу и зашел в несколько дешевых отелей. Где-то он показывал фотографию Тирзы. Где-то начинал разговор о ней. Но никто ее не видел и не мог ему помочь.
Пару раз он заходил в интернет-кафе, но от Тирзы до сих пор не было ни одного сообщения, все только от его супруги.
В одном из отелей кто-то узнал Тирзу на фотографии, но его уверяли, что эта девочка была из группы швейцарских туристов.
— Тогда это не она, — ответил Хофмейстер. — Тогда это был кто-то другой.
В отеле «Хайницбург» тем временем все уже знали, что Хофмейстер ищет свою дочь. За завтраком и ужином его старались подбодрить. Однажды кто-то из персонала предположил, что она могла поехать на север, а в другой раз они решили, что она наверняка отправилась в пустыню на плато Соссусфлей. А на следующее утро кто-то сказал, что она, наверное, поехала автостопом в Кейптаун. Это было очень популярно у туристов.
Хофмейстер все записывал в блокнот, который когда-то принадлежал Тирзе. Но его подробные старательные записи никак не помогали ему удержать исчезающую надежду. Он не знал, что еще ему сделать, не знал, куда еще ему идти, он понятия не имел, где ему искать. Он часами ходил по городу с фотографией в кармане, в шляпе и с портфелем под мышкой. Сотрудница посольства сказала ему: «Тут нужно горы свернуть. И здесь вы ничего не сможете сделать. Возвращайтесь в Нидерланды и спокойно ждите там».
Сворачивать горы — разве не на этом он специализировался всю свою жизнь с самых ранних лет?
В интернет-кафе его тоже стали узнавать. Мужчина в шляпе, который ждет писем от дочери. Ему сочувствовали, как сочувствуют героям в кино, но помочь ничем не могли. И даже в сандалиях ноги у него ужасно болели.
Каждое утро он продлевал свое пребывание в отеле еще на один день. А куда ему было ехать? Вернуться в Нидерланды? Это было исключено. Ему дважды звонила супруга, помимо того что присылала милые, но настойчивые сообщения. Тревога явно слышалась в ее голосе.
— Я рассказала Иби, — сказала она. — Я подумала, какой смысл от нее скрывать.
Хофмейстер только ответил:
— В этом не было совершенно никакой надобности. Через пару дней она вернется. Не нужно волновать людей понапрасну.
Как-то под вечер — он опять несколько часов бродил по городу с фотографией во внутреннем кармане и портфелем под мышкой — он взбирался на холм в направлении отеля «Хайницбург». Уже начинались сумерки.
У Хофмейстера пересохло во рту. Впервые ему показалось, что он стал различать боль и отчаяние. Отчаяние было тусклым и парализующим, оно оглушало. Отчаяние не было чувством, оно было противоположностью, осознанием того, что ты перестал чувствовать, что чувства ускользают от тебя, оставляя тебя в одиночестве.
На тихой улице, недалеко от конторы по прокату машин он заметил, что за ним кто-то идет. Он еще сильнее прижал к себе портфель. Хотя страх первых дней уже почти исчез, он все равно был готов ко всему. Это же Африка.
Он ускорил шаг.
— Вы хотите компанию, сэр? — сказал кто-то у него за спиной по-английски.
Не останавливаясь, он обернулся и увидел девочку лет девяти-десяти в развевающемся платьице.
Он ускорил шаг. В голове эхом отозвалось: «Вы хотите компанию, сэр?» Разве это был вопрос или скорее подтверждение его состояния? Почему до сих пор никто ему этого не предложил? Хотя ведь все так ясно, разве это так трудно. «Вы хотите компанию, сэр?» Четыре слова, всего-то. Четыре простых слова.
На улице никого не было. Даже охранник, который обычно топтался у проката машин, куда-то ушел. Наверное, в туалет. Охранникам тоже надо иногда справить нужду.
Девочка шла рядом с ним, точнее, она бежала рядом с ним. Он свернул на улицу, куда ему было совсем не надо. Эта дорога не вела к отелю. Тут он никогда не ходил. Ему нужно было вернуться. Он растер ноги до волдырей, и глаза щипало, как будто в них попал песок.
— Вы хотите компанию, сэр? — спросила она еще раз.
— Нет, нет! — прошипел он, не замедляя шаг. — Уходи! Иди отсюда!
На перекрестке у светофора он остановился. Достал носовой платок и вытер лицо. Она все еще была здесь. Сначала у него за спиной, теперь рядом с ним.
Когда он снова убрал платок в карман, ребенок схватил его за левую руку.
Она не отпускала его. Она крепко держала его за руку.
Включился зеленый. Он помедлил, чувствуя ее руку. Она должна была его отпустить, но она этого не сделала. Она крепко его держала. Он перешел дорогу. С девочкой.