Он развернулся и пошел дальше, прочь от Каисы.
Но она была быстрее, она догнала его и схватила за ногу.
Он хотел вырваться, но упал на песок.
— Уйди! — кричал он. — Каиса, ты что, не видишь, что я делаю? Ты не видишь?
Хофмейстер лежал лицом вниз. Везде был песок: у него в ушах, в носу, во рту, в портфеле.
Ребенок сел рядом с ним. Она стала гладить его по волосам.
— Каиса, — прошептал он. — Я же говорил тебе, я говорил, мне надо исчезнуть. Оставь меня одного.
Он сел на песке. Взял девочку за руки.
— Ты считаешь, я болен? — спросил он. — Ты так думаешь обо мне? Но если я болен, то кто тогда здоров, кто нормален?
Он встал на ноги.
— Я же продукт цивилизации! — закричал он. — Вот что получается, когда цивилизация набрасывается на зверя. Это я. Я всегда хотел только одного — быть цивилизованным.
Ветер заглушал его голос.
Он пошел дальше, хромая, но все равно шел. Девочка не отставала. Она схватила его за руку. И потащила в другую сторону. Они как будто боролись, так это выглядело со стороны.
Тогда собрался с последними силами и на пару секунд поднял девочку на вытянутых руках. Ради этого последнего усилия ему пришлось положить портфель на песок.
— Посмотри, — сказал он. — Посмотри, как тут красиво. Ни единого человека. Только песок вокруг. Так красиво. Мир без людей, вот настоящая красота. Тьма — вот что такое человек, и никак иначе, эпицентр тьмы, и единственный свет, который может в нем гореть, — это свет зверя.
Он опустил девочку на песок.
— Я должен остаться здесь, — сказал он ей. — Для меня больше нет места, я отказался от своего места в мире людей. Я отправил себя за пределы этого мира. Я теперь в мире песка. Теперь песок обо мне позаботится.
Хофмейстер прикрыл лицо портфелем, чтобы защитить глаза. Солнце опускалось все ниже.
Он снова сел, взял у ребенка бутылку и сделал глоток.
— Раньше, — начал рассказывать он, — по воскресеньям они всегда приходили к моей двери, свидетели Иеговы. Я всегда открывал им, хотя моя супруга была против. Но я считал, что нужно быть вежливым, даже в тех случаях, когда к тебе на порог приходит кто-то, чтобы спасти твою душу. И тогда они говорили мне что-то вроде: «Господь ищет вас». Что-то такое. Но меня искал песок, ты разве не чувствуешь, как этот песок меня ищет? Может, про это и говорили те свидетели Иеговы. Я не знаю. Что это песок меня ищет. И всегда меня искал. Может быть.
Он открыл портфель, оттуда высыпался песок.
— Смотри, — сказал он. — Я сейчас сяду где-нибудь, неважно где, где-нибудь здесь, тут все дюны одинаковы, и открою мой портфель. Все, что мне нужно, в нем есть. Четыре карандаша, рукопись, которую я читаю, блокнот Тирзы, ее ежедневник, айпод Тирзы, подзарядка к нему. Я все это расставлю вокруг и буду ждать. Я сохраню добрые воспоминания о четырех карандашах. И о Тирзе, царице солнца. И об этом портфеле. Это подарок моей супруги. Так я и буду сидеть с этими вещами, я буду очень спокоен. Я буду смотреть на карандаши, потом снова на блокнот Тирзы, а затем на портфель. Так я себе это представляю. Потом придет песок и сжалится надо мной. А тебе надо потихоньку возвращаться. Не слишком быстро, потому что я не хочу, чтобы меня нашли. «Господь ищет вас» — так говорили свидетели Иеговы. Но я не хочу, чтобы меня нашли. Ни Господь, ни люди. Теперь ты все знаешь. Теперь ты должна вернуться. Здесь наша игра заканчивается, Каиса. Я пройду еще немного вперед, а ты вернешься назад.
Он поднялся. Зажал под мышкой портфель. Но Каиса схватила его за руку и не отпускала. Она вцепилась в его руку, и в тот момент, когда он вот-вот готов был вырваться, она его укусила.
— Ай! — закричал он. — Ты что, с ума сошла?
Звук тут не улетал далеко. Его не услышали бы и дикие звери. Он и сам себя почти не слышал.
Но она воспользовалась его замешательством и все-таки потащила его вниз.
Хофмейстер упал на песок, а она вскарабкалась на него сверху.
Она вцепилась в него, и он в конце концов тоже ее обнял.
Порыв ветра швырнул в них горсть песка, песчинки попали ему в нос, он попытался их выдохнуть.
И тут Хофмейстер вдруг задрожал, его стала бить дрожь, и потом наконец пришли слезы. Не потому, что он собирался исчезнуть, не потому, что он сожалел об упущенных возможностях: если почти все в твоей жизни — упущенные возможности, то к чему сожалеть о чем-то в отдельности? И не потому, что он скучал по своей солнечной царице больше, чем готов был признать, а потому, что он почувствовал, потому, что он вдруг точно понял, что не может оторвать себя от этого ребенка. Что он снова оказался слишком слабым, чтобы оторваться, и что он не исчезнет. Пока нет. Не так, как он надеялся, не так, как он представлял себе, не так, как он придумал.
Он встал на ноги, сделал пару шагов. Но теперь он шел не в ту сторону, которую выбрал для себя сам. Теперь его тянула девочка. Он шел назад, назад к машине, назад к той жизни, которой он больше не хотел.
— Каиса, — сказал он, — что это, что все это значит?
Но это был риторический вопрос. Он не ждал никакого ответа, и никакого ответа не последовало.
На полпути на дюне они остановились и допили остатки воды из бутылки. И Хофмейстер вдруг засмеялся.
— Посмотри на нас, — сказал он. — На кого мы похожи?
Она посмотрела на него, но не улыбнулась. Она взяла его за руку и потащила вниз с дюны, как будто она была осликом, а он тележкой.
— Где вы были? — закричал Элаго. — Я уж решил, что вы никогда не вернетесь. Стал волноваться за ребенка. Ей непременно захотелось к вам, сэр. Никак ее было не удержать.
Тут он заметил, что Хофмейстер босой.
— Ваша обувь, сэр.
— Осталась на дюне, — сказал Хофмейстер, — но ничего страшного. Все равно сейчас слишком жарко, чтобы носить сандалии.
Теперь они оба были босиком, Хофмейстер и девочка.
Он забрался в джип, надел шляпу.
— Хотите пить? — спросил Элаго.
— Воды, — попросил Хофмейстер.
Девочка сидела рядом с ним и, как будто все равно не доверяла ему, как будто Хофмейстер в любой момент снова мог от нее сбежать, крепко держала его за руку. Всю дорогу назад до «Пустыни Куала».
На следующее утро, очень рано они отправились дальше на юг. В пустыне Хофмейстеру больше нечего было искать.
На карте он нашел городок Людериц, он захотел поехать туда. Там он хотел еще раз попытаться исчезнуть.
Он надеялся добраться туда за один день, но дороги оказались очень плохими. На полпути он остановился у фермы, где сдавали комнаты путешественникам.
Фермер и его жена оказались потомками немецких эмигрантов, сами уже были в возрасте, так что придерживались немецких традиций.
Сначала они не хотели давать Хофмейстеру комнату.
— Где ваши ботинки? — спросила хозяйка.
— Я потерял их в пустыне.
— Как хорошо вы говорите по-немецки, — удивилась женщина. — Где же вы так научились? Я слышу, вы не немец, но очень стараетесь.
— Я учил немецкий язык в университете, почти защитил диссертацию.
Этот ответ ее успокоил. Его искусство поддерживать беседу снова ему пригодилось.
Хофмейстер, конечно, понимал, что приличным людям положено носить обувь, но ноги у него слишком распухли. Хозяйка постоялого двора была уже достаточно мудрой и великодушной, чтобы принять тот факт, что некоторые туристы понятия не имеют, куда едут, и поэтому могут потерять ботинки в песке. Но при этом продолжают оставаться приличными людьми.
Ему дали комнату с двумя отдельными односпальными кроватями. Матрас был слишком жестким. Воздух в комнате спертым, а в шкафу обнаружилась футболка кого-то из прежних постояльцев.
За ужином им подали фрикадельки с переваренной капустой, а разговор зашел о Генрихе Эрнсте Геринге, отце Германа Геринга, который был здесь, в Намибии, комиссаром кайзера и добился хоть какого-то покоя и порядка.
Фермер и его жена сами не ели, они уже поужинали, но внимательно следили за тем, что ели их гости, а что оставляли на тарелках.