Наступившее утро было пасмурным – редкость в Крыму – и Ивану было чертовски тяжело проснуться и прийти в себя. Сначала он притворялся спящим, затем начал постанывая ползать по полу, и только когда присланные за ним стражники решительно схватились за плети, Пуховецкий кое-как поднялся на ноги и пошел за ними. Но стоило ему покинуть клетку, как небывалое и величественное зрелище открылось его глазам. Как ни плохо было состояние Ивана, он быстро взбодрился и начал жадно рассматривать происходившее, понимая, что такого он, пожалуй, больше никогда не увидит. Далеко, в пол-версте, а может быть и больше, виднелась огромная юрта, высотой чуть ли не в десять саженей. Все большое пространство между Иваном и юртой было полностью занято ордынскими всадниками. Две шеренги наездников отгораживали дорогу, по которой только и можно было пройти к юрте. Этот строй состоял из лучших сотен крымского, турецкого и ногайского войска, бывших в Крыму. Всадники были вытроены по отрядам, каждый из которых отличался мастью коней, цветом щитов и доспехов. Соблюдались эти отличия не вполне строго, и, тем не менее, картина была впечатляющей. Вначале стояли ногайцы на коренастых невысоких лошадках, с кожаными щитами, вооруженные кто луками, кто пиками, и лишь изредка – старинной пищалью турецкого или русского дела. Понятие ровности строя было чуждо детям степей, и их лошади нетерпеливо приплясывали на месте, сами же всадники постоянно переговаривались между собой, как показалось Пуховецкому – без особой необходимости. Далее от Ивана и ближе к шатру стояли отряды кырым-бегов и буджакцев. Их вооружение и одежда существенно отличались в лучшую сторону от ногайских, лошади были повыше ростом и гораздо изящнее, а некоторые даже напоминали настоящих аргамаков. Каждая из крупных орд возглавлялась султаном, представителем рода Гераев. Выглядели они ничем не хуже старого знакомого Пуховецкого, сераскера, а многие и побогаче. Стояли крымские отряды соблюдая почти неестественную неподвижность, только кони их изредка махали хвостами, да ветер шевелил ярко раскрашенные бунчуки. Наконец, рядом с шатром стояли разряженные янычары, словно олицетворявшие турецкое владычество над Крымом. Только всадники ширинского рода были, пожалуй, немного ближе к высоченному шатру. Позади двух шеренг тоже не было пусто: там стояли, хотя и в меньшем порядке, тысячи и десятки тысяч конных ордынцев. Быть может, изумленный взгляд Ивана и преувеличил численность этого воинства, но едва ли намного. Почти вся орда собралась здесь перед решительным броском на север, и вот именно в этот пасмурный день зачем-то была она выстроена в боевом порядке здесь, перед огромной, белой как снег юртой.
Причина этого собрания была поначалу совсем не ясна, но вдруг Иван, как будто случайно, заметил четыре небольшие фигурки, двигавшиеся между рядами всадников к юрте. Казалось странным и даже нелепым, что именно из-за них собралась тут во всем своем великолепии крымская орда. Вначале Пуховецкий не мог толком разглядеть идущих, но затем они приблизились, и Иван удивился еще больше, чем раньше. Один из них был старый знакомец Пуховецкого – тот самый москаль с рынка, старший из двух. Одет он был, однако, и вел себя совсем иначе, чем во время их предыдущей встречи. На нем был роскошный золотной кафтан и шапка, немного лишь не достигающая по высоте боярской. Оружия же при нем не было – очевидно, того не позволялось при посещении ханской юрты. Его спутник был незнаком Ивану. Это был мужчина повыше среднего роста, и, вероятно, уже не очень молодой, однако полностью напоминавший подростка резкостью движений и каким-то неуверенным в себе высокомерием. Одет он был не более и не менее богато, чем его спутник, однако отличался подчеркнутой щеголеватостью не вполне, как показалось Ивану, хорошего вкуса. Выглядел он моложаво, и был бы по-своему красив, если бы его не портил чрезвычайно длинный загнутый вниз и тонкий нос. Двигались оба посла с подобающей плавностью, неторопливо. Оба как версту проглотили, а ноги переставляли так не спеша и чинно, что можно было заподозрить: в ханскую юрту они не так уж и сильно торопились. Только второй, моложавый, московит нет-нет да и давал волю своему беспокойному нраву – нервно оглядывался по сторонам, вздергивал подбородок, а то и без надобности одергивал кафтан. Рыночный же нарушитель спокойствия был безупречен. Он бы еще более напоминал живое воплощение московского величия, если бы ему не приходилось часто бросать настороженные взгляды на своего спутника, который, казалось, вознамерился своей непоседливостью испортить все впечатление от царского посольства. За этой парой шествовали еще двое. Один из них был такой же, но чуть менее богато одетый московит, несший в руках подарки хану и его приближенным – ту, во всяком случае, их часть, которую можно было нести в руках. Как помнилось Ивану, таких на Москве называли стряпчими. А вот еще один участник посольства резко выделялся среди остальных. Это был уже пожилой, основательно потрепанный жизнью казачишка. Назвать бы его казаком, да уж больно он бедно был одет, шел сильно пригнувшись и беспрестанно стрелял глазами по сторонам. То он хищно косился на богатое убранство крымских всадников, то кидал подобострастные взгляды на ханский шатер. Эта странная личность сначала позабавила Ивана (кого, де, только москали с собой не возят), а потом и заставила забеспокоиться. Не по его ли душу прибыл сюда этот странный гость?