– Ванька, шайтан! Кормлю тебя, пою, одеваю! – Ильяш, потрясая сброшенными Иваном лохмотьями и размахивая посохом словно копьем, прыгал вокруг Пуховецкого – Живешь у меня, как калга-султан! Десять акче за тебя, подлеца, заплатил, и все для чего?? Спишь да жрешь целыми днями как боров, кабы тебе чего отрезать – и не отличишь! Продам, запорю, на галерах ты у меня сдохнешь! В гарем тебя к туркам продам! Узнаешь ты у меня, царское величество… Тебе и руки отрубить – не наказание: когда ты ими работал?? Вот что, Ванька, садись в яму! Сиди, пока не поумнеешь. Или пока царь своего сына не выкупит. Но знай – дешево тебя не отдам! За мои мучения пусть мне царь заплатит.
Иван невесело направился к яме, а карагот с ожесточением швырнул ему вслед лохмотья.
– Давай живей, а то узнаешь мою плеть! – продолжал кипятиться Ильяш.
Иван спустился в яму, а карагот с размаху обрушил на нее сверху неуклюжую, связанную из сучковатых веток решетку. Времени на размышления у Пуховецкого было теперь сколько угодно.
Он принялся осматривать яму, в которой уже пару раз прежде сиживал, но никогда не уставал удивляться этому странному сооружению. Стены ямы, уходящие на добрых два аршина вглубь, были выложены еще более искусно, чем стены дворовой стены. Камни были больше, и пригнаны друг к другу еще точнее и правильнее. В яму вела лестница, тоже каменная, ступени которой были стерты и сглажены тысячами ног, прошедших по ней за столетия, а может быть и за тысячелетия. Иван в который раз подумал, наследием каких одаренных предков воспользовался Ильяш для устройства своего бедного и весьма запущенного двора. Запущенной была и яма: она по пояс заросла лебедой и прочими травами, в ней валялись побелевшие от солнца кости скотины и домашней птицы, как и неимоверное количество всякого иного мусора. Использовалась по назначению, в качестве исправительного учреждения, яма редко, а чаще была чем-то вроде дополнительной помойки. К счастью, сегодня здесь хотя бы особенно не пахло. Но куда хуже любого запаха было то, что узилище ничем не было прикрыто от солнца – небольшие участки тени давали только стены. Иван нашел такой тенистый уголок, и уселся там. Он знал, что общительный карагот обязательно вскоре пожалует, чтобы поделиться с ним своими свежими впечатлениями и мыслями, тем более, что и строгой супруги его дома не было.
– Иван! Ваня! – раздался голос сверху. Вскоре в проеме ивановой тюрьмы показался и обладатель голоса в своем невероятном тряпичном головном уборе. Крючковатый нос Ильяша выглядывал из этого тряпья наружу, взгляд его блуждал по углам ямы. Увидев наконец Ивана, карагот продолжил. – Я тебе говорил, Ваня, что тебе повезло? Говорил? – дожидаться ответа Ильяш не стал. – Что сегодня на базаре творится! То ли казаки разбили поляков, то ли наоборот, кто их разберет, но наши сильно поживились! Сколько же рабов сегодня пригнали… Пока что в трактирах ими расплачиваются, а скоро и бесплатно раздавать станут. Я уверен, что этим кончится, еще и приплачивать будут! И что ты думаешь? Турки и хотели бы их купить, да у них, бедных, уж кораблей для них не хватает. Теперь каждый увалень деревенский покупает себе по паре мужиков землю пахать, да девку в придачу. А почему бы и не позволить себе, за такие-то гроши?? А едисанцам и грошей не надо, каждый по дюжине пригоняет. Хотел бы ты, Иван, сейчас в степи арбузы сажать или грядки полоть? Или ногайским овцам хвосты крутить? А? – Иван подумал, что и этот вопрос, вероятно, риторический, и оказался прав. – Одному удивляюсь – продолжал Ильяш – остались ли еще на королевской стороне какие-нибудь люди? Ты вот сам оттуда, как думаешь? – Иван неопределенно пожал плечами. Тема разговора была ему не слишком по душе.
– Наша сторона уж давно не королевская, Ильяш – ответил он наконец – Ты смотри, с ляхами закончим – на Крым двинем. Вспомнишь тогда, как предлагал я тебе царскую свою милость, да поздно будет!
– Эх, Иван, Иван! – Ильяш с жалостью взглянул на Пуховецкого. – Волки между собой грызутся, а овец драть все одно вместе бегают.
Развить эту мысль карагот не успел, так как со двора раздался сварливый женский голос. Лицо Ильяша исказилось испугом, он сделал неопределенный жест рукой Ивану – мол, еще обсудим – и исчез. Пуховецкий слышал вдалеке торопливую брань Сэрры, супруги Ильяша, его сбивчивые и виноватые ответы и даже, как показалось, звуки глухих ударов. Иван откинулся головой к стенке и закрыл глаза.