Но их системы всегда были совершенно расфокусированы — это был какой-то блошиный цирк. Девочка, сидящая перед ним, была абсолютно собранна.
— Я видела тебя в цирке. И почувствовала, что тебе было бы полезно поговорить со мной.
Он не верил своим ушам. Она говорила как королева. Не сводя с нее глаз, он правой рукой нащупал ручку ящика с премьерными подарками, открыл его и положил на стол килограммовую коробку шоколадных конфет «Neuhaus».
— Возьми у дяденьки конфетку, — сказал он. — Почему мне это было бы полезно?
— У тебя болит сердце.
У нее был абсолютно серьезный вид. Она развернула конфету. Закрыла глаза, пока шоколад таял во рту.
— Может, ты врач? — спросил он. — Что же это не в порядке с моим сердцем?
— Тебе надо найти ту женщину. Которая ушла от тебя. Начни с этого.
В комнате не было никаких писем. Никаких фотографий, которые могли бы попасться ей на глаза. На свете не было и пяти человек, которые что-нибудь помнили. И никто из них ничего не рассказал бы ребенку.
— Где твои родители?
— У меня нет родителей.
Голос был невозмутимым, словно объявление по громкоговорителю.
— Где ты живешь?
— Я обещала этого не говорить.
— Кому ты это обещала?
Она покачала головой.
— Не надо на меня давить, — сказала она. — Мне всего девять лет.
Только небольшая часть его внимания была сосредоточена на ее словах. Он пытался определить ее звучание. Оно не было постоянным. С ним что-то происходило каждый раз, когда она умолкала. Он не понимал, в чем дело. Но такого он прежде никогда не слышал.
— Откуда у тебя этот адрес?
Она покачала головой. Он отметил, что внутри него возникла какая-то непонятная тревога. Он расфокусировал свой слух, расширил его, сканировал окружающее.
Он слышал звук Странвайен. Волны и гальку на берегу. Звук ветра в елях. В пожухшей траве. Ничего больше. Были только он и она.
— Поиграй мне, — попросила она.
Он сел к роялю. Она пошла за ним. Конфеты она взяла с собой. Свернулась калачиком в кресле. Натянула на себя плед.
Он сыграл ричеркар целиком, это заняло примерно девять минут. Она перестала жевать. Она впитывала в себя звуки, как только они покидали инструмент.
Когда он закончил, она долго ждала — дольше, чем концертная публика. Дольше, чем обычно ждут люди.
— Это ты сочинил?
— Бах.
— Он тоже работает в цирке?
— Он уже умер.
Она обдумывала это. Взяла еще одну конфету.
— Почему у тебя нет детей?
Она протянула руку и зажгла свет. Лампочка находилась за матовой пластинкой, на которой был прикреплен детский рисунок. При помощи металлического зажима. Несколько лет назад он получал сотни рисунков в месяц. Он придумал их так подвешивать, каждую неделю он менял рисунок на новый. Иногда чаще.
— Я не смог найти женщину, которая захотела бы стать матерью.
Она посмотрела на него. Это был самый требовательный взгляд, который он когда-либо встречал у ребенка. Может быть, вообще — за всю жизнь.
— Ты врешь. И к тому же маленькому ребенку.
Он чувствовал, что тревога его нарастает.
— Я могла бы переехать к тебе, — сказала она.
— У меня не так уж много места. И в настоящее время не очень много денег.
— Я не очень много ем.
Ему приходилось встречаться с разными детьми. Малолетними преступниками, пятнадцатилетними головорезами, осужденными условно за нападение на случайных прохожих, вооруженными обоюдоострыми кинжалами, прикрепленными ремнем к икре под камуфляжной штаниной. Это было совсем несложно. Он всегда держал их на коротком поводке. Тут же все было иначе. От напряжения у него даже выступила испарина.
Только что ее лицо было чистым и строгим, словно лицо ангела. И вдруг его исказила демоническая улыбка.
— Я тебя проверяла, — заявила она. — Я не перееду к тебе. Ты не сможешь заботиться о ребенке. Да и неправда, что я мало ем. Я ем как лошадь. Заведующая столовой называет меня «ленточный глист».
Она встала с кресла.
— Теперь можешь отвезти меня домой.
По пути она ничего не говорила, только объясняла, как ехать. Формулировки ее были краткими, словно у штурмана на автогонках. Со Странвайен они свернули от моря по Скодсборгвай.
Дорога шла по границе между городом и лесом, между автострадой и пустынными участками, между таунхаусами и огромными поместьями. Они переехали через Фредериксдаль.
— Направо, — скомандовала она.
Они повернули и поехали вдоль озера, приблизительно через километр она сделала знак, чтобы он остановился.
Это был участок без каких-либо строений.
Они молча сидели друг рядом с другом. Девочка смотрела на ночное небо.
— Я хочу стать астронавтом, — сказала она. — И летчиком. А кем хотел стать ты? Когда был маленьким?
— Клоуном.
Она посмотрела на него.
— Ты и стал клоуном. Это важно. Стать тем, кем ты больше всего хочешь стать.
Где-то на ночном небе начала двигаться световая точка, может быть — падающая звезда, может быть — космический корабль, может быть — самолет.
— Я довезу тебя до самого дома, — сказал он.
Она вышла из машины, он открыл свою дверь. Когда он обошел машину, ее уже не было.
Он вслушивался в окружающее. Позади него до самого Багсверда протянулись ряды коттеджей, за ними — ночное движение главных транспортных магистралей. Справа от него — свист ветра в антеннах «Радио Люнгбю». С озера — звук последнего вскрывшегося льда, звенящего у берега, словно кубики льда в бокале. Впереди, где-то в глубине квартала у павильона «Регата», разбудили друг друга собаки. Он слышал, как трутся друг о друга камыши. Ночных животных. Ветер в кронах деревьев в Дворцовом парке. Где-то в саду у одного из домов голос. Выдру, которая ловила рыбу в канале, ведущем в озеро Люнгбю.
Но никаких звуков девочки. Она исчезла.
Завелся мощный двигатель, где-то прямо перед питомником. Он побежал. Даже в такой катастрофически плохой форме он мог преодолеть сотню метров менее чем за тринадцать секунд. Он взбежал на откос, когда автомобиль проезжал мимо. За рулем сидела женщина. Не исключено, что при наличии очень тонкого слуха можно было бы угадать свернувшуюся на заднем сиденье девочку. Ему не удалось. Тем не менее он запомнил номер машины. Вытащил авторучку и карту.
Почти четверть часа он разгуливал взад и вперед по берегу озера. Чтобы услышать ее. Чтобы отдышаться. Ни то ни другое не удалось.
Он сел в машину. Набрал номер отца. Максимилиан сразу же взял трубку. Отец говорил шепотом.
— Я в казино, здесь положено отключать телефоны, какого черта ты мне звонишь, хочешь сообщить, что описался в постели?
— Ты, конечно, уже ни на что не годишься, — сказал Каспер, — но, может, ты все-таки в состоянии получить доступ к Центральному реестру транспортных средств?
Он дал Максимилиану номер машины. Связь оборвалась.
Он медленно поехал домой.
11
Какой-то звук расколол воспоминания и вернул его обратно в вагончик — это был звук телефона. Сначала никто ничего не говорил, слышно было только хриплое дыхание — дыхание человека, которому требуется тридцать секунд, чтобы возместить ту нехватку кислорода, которой ему стоил этот звонок.
— В пятницу я буду здоров, — выговорил Максимилиан. — Я узнал, где живет лучший филиппинский хилер, он добивается потрясающих результатов, его доставят ко мне на самолете — и через неделю меня выпишут.
Каспер молчал.
— Ну что ты раскис? — спросил Максимилиан. — Летом будем делать боковое сальто на пляже.
Они прислушивались к дыханию друг друга.
— Номер, — проговорил больной. — Который ты мне дал. Он заблокирован. В Центральном реестре. С пометками «Украден» и «Ведется следствие». И со ссылками на начальника полиции. И на их разведывательное управление.