— Полчаса, — прошептала она. — А потом — чтобы я никогда тебя больше не видела.
16
Существует опасная, черная и промозглая двухчасовая дыра между последним и первым утренним автобусам!! которой ему удалось избежать, — он успел на последний ночной автобус. Сделав большой крюк вокруг промышленного района, он некоторое время постоял у забора. Все живое оставляет за собой эхо — он ничего не услышал. Оставалось два часа до того, как вступит в силу постановление о его депортации, ему надо было бы поесть и поспать, но он поступил иначе. Он нашел спортивный костюм и переоделся.
На манеже он включил Рихтера и нотную лампу над роялем.
Он начал с упражнений на баланс. Он делал их каждое утро в течение тридцати лет, не пропустив ни одного дня. Сначала жесткие, равномерные, вертикальные движения классического станка. Потом длинные, скользящие серии legato по кругу вдоль края манежа. А под конец он наденет свои концертные башмаки. Сшитые на заказ. Пятьдесят четвертого размера. Большие, но при этом не вызывающе огромные.
Баланс и молитва дополняют друг друга. В результате мышечного и духовного напряжения должна возникнуть какая-то точка безграничного спокойствия, В этой точке встречаешься с самим собой.
Молитва началась спонтанно, сначала синхронно с биением сердца, через некоторое время она потечет независимо от него. Он почувствовал благодарность. Он жив. У него есть тело. Есть запись «Хорошо темперированного клавира» в исполнении Рихтера. У него остается еще два часа. И самое главное — у него есть номер телефона. Приоткрытая дверь. Ведущая к ней.
И где-то у него еще остается публика. «Публика — это половина моей индивидуальности». Так говорил Грок.[24] Он раскрыл объятия зрительному залу. Он всех их любил. Даже сейчас, когда там никого не было.
Но все-таки в зале кто-то был. Кто-то находился здесь вместе с ним.
В большинстве цирковых манежей «сухая» акустика — из-за ядовитого сочетания песка на арене и парусинового верха. Всякий раз в начале номера музыкальному клоуну предстоит неизбежный тяжелый труд — ему нужно оживить манеж. Но этот зал был другим. Стены были сделаны из фанерных щитов с пустотами, они поглощали низкие тона, и из-за этого возникало множество горизонтальных отражений. В этом помещении он всегда мог ориентироваться, словно летучая мышь. И сейчас тоже.
Он выключил Рихтера, отступил назад к колонне с электрическим щитком, зажег свет.
Их было двое. Мужчина со слуховым аппаратом — он сидел так, как будто никогда и не сходил со своего места у пожарного выхода. Второй — высокий и светлый, плыл по проходу между рядами, вытянув вперед руку.
— Считаю честью для себя. Впервые видел ваше выступление в детстве. С тех пор слежу за вами.
Каспер отошел в сторону и прислонился к роялю. Так, чтобы рояль оказался между ним и этими людьми.
— Мы пришли с приятным поручением, — сказал светлый. — Мы представляем правление благотворительного фонда. Он выделяет почетные премии артистам. Правление выделило вам премиальную сумму в размере двадцати пяти тысяч.
Руки Каспера нащупали крышку. Пятнадцать килограммов палисандрового дерева с латунным ободком, острым, как лезвие старой хлеборезки.
На рояле появилась пачка тысячекроновых купюр.
— Что это за фонд?
— Правление хотело бы остаться анонимным. Распишитесь, пожалуйста, в получении.
На денежные купюры — освещенные лампой — лег листок бумаги. Без логотипа какого-либо учреждения. Каспер надел очки. Он поднял листок, чтобы, читая его, одновременно держать обоих мужчин в поле зрения.
Это было клятвенное заверение. В том, что Клара-Мария, когда он занимался с ней в апреле, была жива и здорова и никаких телесных повреждений он не заметил.
— А нет ли какого-нибудь адреса, — спросил он, — чтобы я мог отправить билеты на премьеру?
Светлый покачал головой.
Руки Каспера опустились на клавиши. Извлекли из рояля хоральную обработку «Jesu bleibet meine Freude».[25] Нельзя не восхищаться Бахом за его чувство реальности. Ведь он и исполнял, и сочинял, не забывая при этом, что ему и зарабатывать на жизнь надо этим занятием. Своего рода упражнение на баланс. Все таланты напряжены до крайнего предела. А в глубине души — точка безграничного спокойствия. Точка, которая осознает, что независимо от того, что сейчас происходит, нам и завтра нужно будет сытно поесть.
И тем не менее. Хорал струился между его пальцами. Под эту музыку нельзя совершить клятвопреступление. Только произносить признания в любви.
— Я увлекаюсь нумерологией, — произнес он. — Нумерологией чисел. Я никогда не подписываюсь на документах с нечетными датами.
Светлый человек улыбнулся.
— Может быть, не хватает пятнадцати тысяч? — поинтересовался он.
— Может быть, и так.
Еще одна пачка купюр легла на рояль.
— Не помогло, — констатировал Каспер.
Улыбка человека погасла. Мужчина со слуховым аппаратом встал.
Стоя неподвижно и работая только пальцами, Каспер снял с петель крышку клавиатуры. Прислонил ее к пюпитру.
— Вы все равно можете оставить их себе, — сказал светлый.
Они направились к выходу. Пристроив крышку на клавишах, Каспер пошел за ними.
Оказалось, что они вошли через ворота, выходящие на железную дорогу: цепной замок был срезан кусачками и валялся в траве. На улице стояла «БМВ». Плоская, длинная, благородного синего цвета. Того цвета, который только что начало обретать небо.
Каспер придержал дверь машины. Они забрались внутрь. Человек со слуховым аппаратом не сводил с него глаз.
— Что это он так уставился на меня? — удивился Каспер.
— Вы известный человек — в этом Эрнст понимает. И хороший парень. Которому никто до сих пор не причинял вреда.
Дверца захлопнулась. Стекло опустилось.
— А покупаем мы вот что, — сказал светлый человек. — Конец звонкам. В школу и в другие места тоже.
Арлекин может вынести бесконечный ряд унижений. Тот, у кого нет гордости, неуязвим. Арлекин — это идеал. Но пока что недостижимый.
— Я подумываю, а не купить ли мне часть «Смерф-шоу» Джонни Раймера, — сказал Каспер. На эту премию. Тогда мне понадобится материал для набивки кукол. Смерфов. А вы бы прекрасно подошли — просто могли бы выходить на сцену. Обязательно дайте знать. Когда окажетесь без работы.
Стекло поднялось, машина тронулась. Каспер поклонился и отдал честь.
Это было меньшее, что он мог сделать. Бах тоже бы так поступил. За сорок тысяч.
17
Когда он шел назад, ноги его дрожали. Он взялся за ручку двери, когда услышал другую машину — пикап «форд гранада».
Он вошел, выключил музыку, взял деньги, погасил свет, запер дверь.
Времени добежать до вагончика не было, он бросился в конюшню, схватил там постельные принадлежности, влез по приставной лестнице на чердак и замер. Лестницу он втащил наверх, люк закрыл.
Чердак тянулся по всей длине здания. За исключением небольшого прохода вдоль ската крыши, он от одной наклонной стены до другой был забит рулонами прорезиненной парусины, которая вместе со стальным и деревянным каркасами могла превратиться в два шатра среднего размера. Прямо над полом в нижней части фронтона было несколько окошек, через них он мог наблюдать за своим вагончиком.
Внизу он увидел шесть человек плюс Даффи, все в штатском. Мёрк, два монаха из отдела, занимающегося иностранцами, и три техника с толстыми черными дипломатами. Один из них нес четыре стойки с фотолампами.
Они постучали, хотя и знали, что дома его нет. Каспер видел и слышал, как громко протестует Даффи. На стороже было пальто, которого Каспер прежде никогда не видел, из верблюжьей шерсти — пальто эксгибициониста или директора рекламного агентства. Они открыли дверь специальным приспособлением, Даффи, должно быть, отказался выдать им ключ, он протиснулся в вагончик вслед за техниками, через минуту его вывели.
24
Карл Адриен Веттах (1880–1959), сценический псевдоним Грок, — легендарный швейцарский артист цирка, акробат, клоун и музыкант.