Позади письменного стола стояли маленький сканер и ксерокс, они были включены. Он скопировал оба разворота, сложил копии и засунул их в карман. Где-то в туалете спустили воду. Он вышел в коридор и пошел навстречу женщине и ребенку. Женщина была бледна. Он взял мальчика за руку и пошел к лестнице.
— Я позвоню, чтобы вас проводили к выходу, — сказала она.
Дверь в ее кабинет закрылась.
Каспер подмигнул мальчику. Приложил палец к губам. Вылез из ботинок и, пройдя на цыпочках в носках по паркету-ёлочке, приложил ухо к ее двери.
Она набирала какой-то номер телефона. У каждой цифры есть своя высота тона, очень тонкий слух смог бы различить и номер, который она набирала, и голос, который ответил ей на другом конце провода. Его слух был неспособен на это.
Но он услышал ее шепот.
— Он был здесь, — прошептала она. — Только что ушел.
Ей что-то ответили.
— Есть в нем что-то опереточное, — продолжала она. — Этакий герой-любовник. Я его выгнала. Он убрался отсюда.
Каспер на цыпочках вернулся к мальчику. Надел ботинки.
Охранник из стеклянной будки стоял у них за спиной. Каспер поднял мальчика на руки. Стеклянные ворота открылись автоматически.
Они были на свободе, город звучал лучше, чем раньше, — может быть, мы на самом деле всегда слышим только наше собственное настроение?
— Почему ты не пошел на тихий час? — спросил Каспер.
— Я не могу лежать тихо, — ответил мальчик.
— Почему не можешь?
— Не знаю. Они пытаются понять почему. Может быть, я DAMP.[33] Или у меня вода в голове.
Некоторые дети — никакие и не дети вовсе, они настоящие старички. Каспер впервые услышал это двадцать лет назад. Некоторые дети — какие-то древние души, покрытые тонким лаком инфантильности. Этому мальчику было, по меньшей мере, двенадцать веков, он звучал подобно лучшим творениям Баха. Каспер поднял его и поставил за ограду.
— Ты был хорош, — сказал он. — Для пятилетнего. С водой в голове.
— Шестилетнего, — поправил мальчик. — Мне уже шесть. И хвалить детей — это правильно. Но наличные тоже не повредят.
Глаза у него были черные, возможно, от жизненного опыта. Не было ни одного дня за последние двадцать лет — за исключением, пожалуй, тех трех месяцев со Стине, — когда Касперу хотя бы на минуту не захотелось бы все бросить. Снять со счета все деньги. Уехать на острова Фиджи. Пристраститься к опиуму. Исполнить на музыкальной шкатулке сонату для виолончели и раствориться на берегу моря.
Вот такие глаза, как эти, заставляли его продолжать. Они всегда были рядом. Среди публики, в нем самом. Глаза Стине иногда тоже бывали такими.
Он порылся в карманах, денег не было, только авторучка. Он протянул ее над калиткой.
На приборном щитке в машине он разложил две ксерокопии. На карте было видно озеро Багсверд, озеро Люнгбю, южная часть Фуресёэн. На второй копии было более сорока адресов, только один из них относился к почтовому отделению изображенного на карте района, и он был записан не полностью: «третья линия, 2800 Люнгбю», — рядом был также номер телефона. Не было названия организации, улицы или номера дома. Он позвонил в справочную с мобильного телефона, номер не был зарегистрирован. Он проверил по своей собственной карте Крака, рядом с названиями «линии 1–3» значились координаты, но названия у них не было. Сначала он ничего не разглядел на карте, потом заметил три тончайшие полоски. Он открыл дверь машины и поднял книгу к солнечному свету. После сорокалетнего юбилея дом престарелых и лупа с каждым днем становятся все ближе и ближе. Линии 1–3 оказались тремя параллельными тропами в лесном районе между озерами Багсверд и Фуресёэн.
Он взял дрова, которые КлараМария по-прежнему держала в руках, и закрыл дверцу печи. Она села на диван. Он рассказал ей о Соне, о посещении острова Слотсхольм. О женщине из разведывательного управления. Она сидела неподвижно, поглощенная рассказом.
— А сестры? — спросила она.
— Я поехал прямо туда, — сказал он. — И пошел по карте.
3
Он оставил машину у Нюборггорд, взял Сонин бинокль и завернутый в бумагу компакт-диск и пошел вдоль берега озера. На табличках с номерами дорожек для лодочных гонок была свежая краска. Он бывал здесь и раньше, в лучшие годы, дважды. Когда-то он — вместе с королевой — открывал выставку цирковых картин в выставочном зале «Софиенхольм». В другой раз он давал сигнал к старту международной регаты.
Третья линия оказалась посыпанной гравием дорожкой к северу от «Софиенхольма» — что-то вроде пожарного проезда, вырубленного в холме, чтобы пожарным машинам было проще въезжать в гору. С обеих сторон поднимались крутые склоны — из встречной машины его бы неизбежно заметили. Он углубился в лес и нашел звериную тропу над проездом.
На карте он обратил внимание на три полуострова, на каждом из которых были какие-то постройки, но отсюда их было не видно — заслоняли деревья. Приблизившись к третьему из них, он перебрался через канаву, положил куртку на землю и пополз к краю обрыва.
Во рту пересохло от страха. Он не смог бы объяснить, в чем дело, но во всей окружающей его звуковой картине была какая-то нереальность. Он напряг слух до предела — ни один из звуков не подтверждал его беспокойство. К востоку находилась резиденция премьер-министра — на огромном открытом участке. За спиной у него было озеро Фуресёэн, за ним заповедные леса Северной Зеландии с их популяцией уток, раскормленных и окольцованных, разгуливающих по постриженным лужайкам. Перед ним было озеро, за ним — район частных одноэтажных домов. Еще дальше — компактный поселок с невысокими строениями. Все пребывало в состоянии покоя. Вокруг него, в радиусе пяти километров, жили и дышали в этот момент двадцать тысяч человек, уверенные в том, что район Багсверд и Дания — райские утолки, и если уж кто и должен умереть, так это точно не они.
Он подполз к самому краю.
Перед ним была большая вилла, построенная около века назад. Пристройки были современными, невысокими, белыми, прямоугольными. До него доносилось низкое гудение маленькой трансформаторной подстанции, где-то под землей вибрировал большой газовый котел. Над небольшим хозяйственным корпусом возвышалась дымовая труба, что свидетельствовало о наличии аварийного генератора, — похоже было, что здесь находится что-то вроде больницы.
Страх усилился. Казалось, что еще немного — и вся эта безмятежная картина начнет меняться, еще чуть-чуть — и произойдет скачок на октаву, а затем все распадется на части.
Справа в поле зрения играла группа детей. Он почувствовал, что все как-то будет связано с ними.
Волосы встали дыбом у него на голове. Он не мог определить, как звучит каждый ребенок отдельно, слышал только общую звуковую картину. Она была совершенно гармонична.
Они создали некое подобие семьи или, может, какие-то родоплеменные отношения. На доске, лежащей на двух козлах, были расставлены маленькие мисочки, сделанные из чего-то, похожего на глину. В песке была вырыта яма. Все одиннадцать детей были чем-то заняты. Вокруг не было ни одного взрослого. Игра проходила без правил и без определенного плана — это была чистая импровизация.
Он наблюдал то, что в принципе невозможно. И ни один другой человек не понял бы этого, за исключением, может быть, Стине. Да и неизвестно, удалось ли бы ей понять.
Игра — это проявление интерференции. Двое играющих детей создают сбалансированную бинарную оппозицию. Трое детей — это более неопределенное, но и более динамичное созвучие. Четверо детей поляризуются, создавая две единицы, более стабильные, чем треугольник. Пять — это опять неопределенное количество, шесть — это обычно наибольшее количество детей, способных играть в импровизированную игру, никак не структурированную преобладающим среди них лидером. Семерых детей, играющих сбалансированно и равноправно, Каспер видел только один раз- это были дети артистов, которые ездили с цирком все лето, дело было в конце сезона, дети знали, что скоро расстанутся, и сама игра продолжалась менее часа. Если задействовано более семи детей, то требуются правила, которые устанавливают и помогают соблюдать какие-то взрослые, как, например, при игре в футбол.
33
Deficit in Attention, Motor control and Perception — дефицит внимания, моторного контроля и восприятия