— Передайте только скаутский привет, — ответил он. — Из Баллерупского отделения.
Он откинулся на спинку дивана. Посидел так некоторое время. Пока все не стало как обычно. За исключением собравшегося в одной точке в груди комка холода и страха.
6
С тех пор как в середине XIX века в Париже Джеймс Стюарт-старший дал себя гильотинировать, после чего, подняв свою отрубленную голову, покинул манеж цирка Медрано под апокалиптические овации, никому не удавалось перенести смерть на сцену — труднее этого не было ничего. Каспер безуспешно пытался в течение двадцати лет и всегда чувствовал свое бессилие — вот и сейчас тоже.
Он перешел Блайдамсвай и вошел в один из боковых подъездов со стороны Фэлледпаркен. Государственная больница была словно серое цирковое закулисное пространство в царстве мертвых: приглушающие звуки белые занавеси, нагота пациентов, одетые в форму служащие. Иерархия. Характерные роли. Полированная сталь повсюду. Звуки работающих где-то поблизости невидимых аппаратов. Вкус адреналина во рту. Близость к последней черте.
Он вышел из лифта. Держа в руке игральную карту, он, с трудом разбираясь в белом лабиринте больничных отделений, нашел нужную палату и открыл дверь.
В коридоре висели люминесцентные лампы и было запрещено курить. В палате в голубом облаке табачного дыма парили старинные английские светильники «Бестлайт», на низкой кровати, на матрасе, утопленном в широкую раму вишневого дерева, в обрамлении шелковых подушек по-турецки сидел человек и курил сигарету. Без фильтра, но с его собственными тиснеными золотом инициалами.
— Мне надо быть в суде через полчаса, — заявил он. — Заходи, познакомься с Вивиан Грозной.
Женщине было лет 65, на ней был врачебный халат. Бледная, почти прозрачная кожа, совсем тонкая, сквозь нее он слышал кровь, кровь и жизнь. Она протянула ему руку — сухую, теплую и твердую. Тональность женщины была ля-бемоль мажор, при других обстоятельствах он мог бы слушать ее часами.
— Ты навещал меня всего лишь пять месяцев назад, — произнес больной. — Надеюсь, сегодняшний визит не слишком для тебя обременителен.
— Я выступал в южных странах.
— О тебе ничего не было слышно со времен Монте-Карло. Ты не покидал Данию.
Каспер сел в кресло. В палате лежал ковер «Карзамра», стояли полки с книгами, небольшое пианино, на стенах висели цирковые картины Ричарда Мортенсена,[11] стоял телевизор — огромный, словно ящик для распиливания женщины.
— Я выгляжу лучше, чем ты ожидал, правда?
Каспер посмотрел на отца. Максимилиан Кроне похудел, по меньшей мере, на пятнадцать килограммов. Очки на его лице казались огромными. Подушки лежали не просто так — без них он не смог бы сидеть.
— Ко мне тут как-то приходил один важный гость. Из Министерства юстиции. Похож на распорядителя похорон. Хотел узнать твой адрес. Я послал его к чертовой матери. Он утверждал, что на тебя заведено налоговое дело. И что-то почище того — в Испании. Он сказал, что WWF занесли тебя в черный список. Это правда?
Больной рассматривал его с удивлением.
— На тебя никогда нельзя было полностью положиться. Но и к суицидальному типу ты никогда не принадлежал.
В руке он держал несколько листков бумаги.
— У Государственной больницы в центре города находятся лаборатории и несколько корпусов. Я консультирую их по страховым делам. Вот почему я могу наслаждаться жизнью в этой пантомиме по мотивам «Тысячи и одной ночи». В то время как пациенты Вивиан истекают кровью в коридорах. Я стащил список экспертов, которых привлекали государственные учреждения и амты.
Листков было пять: сотни две имен, датских и иностранных, названия организаций и имена отдельных людей вперемешку. Одно из имен было подчеркнуто.
Каспер прочитал его, вернул бумагу. Встал, провел ладонями по окружающему его реквизиту палаты. По палисандру модульных книжных полок, по хромированным поверхностям светильников. По белым лакированным рамам больших полотен.
— Это, должно быть, она, — сказал Максимилиан.
В палате висели совсем новые занавески, похожие на театральный занавес. Каспер собрал в руке тяжелую парчу.
— Что такое «отдел Н»? — спросил он.
Где-то в помещении зазвучала легкая нотка страха, как будто кто-то ударил по камертону.
— Его не существует, это все слухи, где ты о нем слышал? Он должен был быть создан в девяностые годы. Совместное детище отдела полиции по борьбе с экономическими преступлениями, мобильной полицейской группы, государственного управления по финансовому контролю и налогового управления. Местных налоговых органов и Антимонопольного совета. Вместе с наблюдательным советом Копенгагенской Фондовой биржи. После массированных поглощений компаний. Чтобы противостоять новым формам преступных доходов. Говорят, они кое-что обнаружили. Что-то серьезное. И держали это в тайне. Что и привело к созданию особого отдела. Я ни хрена в это не верю. И уж во всяком случае, они не стали бы вмешиваться в банальное налоговое дело мелкого мошенника. Где ты слышал об этом?
Серьезные болезни начинаются без каких-либо внешних проявлений, Касперу случалось и прежде замечать это — иногда за многие месяцы до появления видимых признаков. То же произошло и с Максимилианом. В нем что-то изменилось — нечто чужеродное нарушило его звуковую картину.
— Каковы пределы насилия, допустимого по отношению к детям? Как сильно можно ударить ребенка?
— Закон номер 387 от 14 июня 1995 года с дополнениями 1997-го. «К ребенку следует относиться, уважая его личность, и его нельзя подвергать телесному наказанию или другим оскорбительным действиям». На практике это означает, что ты можешь схватить его железной хваткой. Но не можешь ударить ребром ладони. Ты ждешь ребенка?
— Речь идет об ученике.
— Новом маленьком Футите?
Английский клоун Тюдор Холл, он же Футит, первым начал зарабатывать немалые деньги на том, что стал брать ребенка, своего трехлетнего сына, с собой на манеж.
Каспер встал.
— Сколько же, — спросил Максимилиан, — ты должен? Ах да, я знаю, похоронщик сказал. Сорок миллионов. Я заплачу их. Продам все дерьмо. Я могу достать сорок миллионов. Верну свой адвокатский патент. Пойду за тебя в суд. С капельницей и всем прочим. Я им покажу!
Каспер покачал головой.
Рука Максимилиана упала на бумаги.
— Тебя упрячут за решетку! Вышлют! Ты не успеешь с ней встретиться!
Он с трудом добрался до края кровати. Словно гимнаст, делающий на перекладине стойку на руках.
— Злое сердце, — проговорил он хрипло, — не очень хорошо для клоуна. Плюешь на протянутую руку. Теряешь шанс. После того, как она многие годы была вне пределов досягаемости твоего разрушительного воздействия.
Он обернулся к женщине.
— Когда он помрет — а его черед тоже придет, — по его завещанию к гробу приделают колесики. Чтобы он сам мог покатить себя из часовни в крематорий. И чтобы ему не нужно было никого просить.
Гнев его был, как и много раз прежде, величественным. Но физической основы для него уже не осталось. Больной закашлялся — глубоко, безнадежно.
Врач дала ему откашляться, потом осторожно приподняла за плечи. Каспер положил игральную карту на край кровати.
— Если ты по-прежнему знаешь кого-нибудь, кто имеет доступ к Центральному реестру транспортных средств, — сказал он, — тогда ты мог бы найти адрес. По которому зарегистрирован этот номер.
Максимилиан лежал с закрытыми глазами. Каспер пошел к двери.
— Мы смотрели трансляцию из Монте-Карло, — сказал больной. — И вручение премии, и твое представление.
Каспер остановился. Максимилиан протянул руку назад. Взял руку женщины. Лицо его вокруг глаз стало гладким, как у испанского театрального комика.
— Мы хотели, чтобы оно длилось вечно. Все было как в детстве. Это единственное, что никогда не должно кончаться. Любовь. И великие представления.