— Ничё, — наконец произнес он. — То есь совсем, ежли вы кумекаете, о чем я. Обычно слухи доходють, если и не сразу, то через месяц или два. Или ежли он залег на дно, потому как малость облажался, то, мабудь, через год. Но ентот как сквозь землю провалилси…
— Если бы он залег на дно, ты бы знал? — не отступал Питт. «Залечь на дно» — это значит скрываться от полиции в каком-то укромном месте, но Горностай настаивал, что этот вор просто исчез.
Горностай снова набил рот и говорил, с трудом ворочая языком.
— А то! — презрительно фыркнул он. — Я знаю все харчевни, берлоги, хазы, малины и шалманы на несколько миль вокруг.
Питт понимал его. Речь шла о дешевых тавернах, убежищах, дешевых меблированных комнатах, притонах и пивных.
— И вот чё я вам скажу, — продолжал Горностай, с наслаждением прихлебывая сидр. — Он был новичком. Как мне грили, у него не было ни «вороны», ни «ужа», и только дурак может ломицца с улицы, как он сделал в ентом Хановер-клоуз. Все знают, черт возьми, что «бобби» проходит там каждые двадцать минут!
«Уж» — это худой или недоразвитый ребенок, который может протиснуться между прутьями решетки на окне и открыть дверь изнутри настоящему вору. «Вороной» называли человека, часто женщину, стоящего на стреме и предупреждавшего о приближении полиции или незнакомых людей. Констебль Лоутер уже сообщил, что вор не был профессионалом, но Питту было любопытно, что Горностай тоже об этом знает.
— Значит, непрофессионал, — сказал он. — А с тех пор он еще что-нибудь натворил?
Горностай покачал головой, не открывая набитого рта. Потом проглотил еду.
— Грю же вам — ищщез. С тех пор ни слуха ни духа. Он не из наших, миста Питт. Я не слышал, шобы енти вещи появлялись у барыг, да и в залог их никто не сдавал, как быват, кады парня вздернут — тут они появились бы, как пить дать. Тут уж пахнет не отсидкой в Колдбат с майским жуком и кошкой. За мокруху тебя ждет Ньюгейт и прыжок с утреца с веревочным воротником. Долгий такой прыжок, когда тока дьявол тебя поймат.
«Майский жук» — это красочный термин для похожего на водяное колесо топчака, который используется в тюрьмах для наказания заключенных, вынуждая жертву непрерывно двигаться. «Кошкой» называли наказание плетьми.
Горностай выпрямился и похлопал себя по животу.
— Славно набил брюхо, миста Питт, — сказал он, глядя на пустую тарелку. — Я бы помог вам, если б знал. Одно могу сказать: ищите парня, который думал, чё украсть — это просто, и решил попробовать, а вышло, что нет. — Он наклонился над тарелкой сладкого пудинга с фруктами и погрузил в него ложку, но затем выпрямился, словно ему в голову пришла неожиданная мысль. — А мабудь, у хозяйки дома был хахаль и он избавился от муженька, а грабеж тут ни при чем. Вы думали об ентом, миста Питт? Все, чё я знаю, — это не наши.
— Да, Горностай, я об этом думал, — ответил Питт и подвинул к нему крем.
Тот ухмыльнулся, обнажив острые, редкие зубы, и зачерпнул побольше крема.
— Для лягаша вы не так уж тупы! — со смесью уважения и презрения воскликнул он.
Питт верил Горностаю, но считал своим долгом до наступления Рождественского сочельника проверить еще несколько своих контактов. И не обнаружил ничего, кроме полного неведения и абсолютного отсутствия страха, что само по себе было важным свидетельством. Он прошагал не одну милю по грязным переулкам, прятавшимся за фасадами красивых улиц; он расспрашивал сутенеров, скупщиков краденого, разбойников, содержателей публичных домов, но никто не мог ничего рассказать ему о воре, который проник в Хановер-клоуз, а потом попытался продать украденные вещи или избавиться от них, или скрывался от обвинений в убийстве. Преступный мир, коварный и жестокий, не имел отношения к этому преступлению.
Был ясный, холодный вечер; стемнело уже в половине пятого, после быстрого заката, окрасившего небо в бледно-зеленый цвет. Газовые фонари горели желтым цветом, а по булыжникам, покрытым тонкой коркой льда, грохотали экипажи. Люди приветствовали друг друга, возницы чертыхались, уличные торговцы громко расхваливали свой товар: горячие каштаны, спички, шнурки, сушеная лаванда, свежие пироги, металлические дудочки, оловянные солдатики… То тут, то там стайки детей пели рождественские гимны; их тонкие голоса звенели в морозном воздухе.
Питт почувствовал, как на него медленно нисходит умиротворение — чувство отчаяния притупилось, а обступившая его серость начала окрашиваться в разные тона. Окружающее веселье пробудило воспоминания и подняло настроение, уничтожив даже сострадание и вину, которые он ощущал, покидая трущобы и возвращаясь в свой уютный дом. Сегодня он сбросил эти чувства, как грязное пальто, оставив себе только благодарность.