У меня была только моя пыльная дорожная одежда, поэтому я подошла к большому старому шкафу и распахнула обе дверцы. Меня сразу же окутал запах сосны и сушёных роз, а глазам предстал великолепнейший гардероб из всех, какие я когда-либо видела. Здесь были наряды всех цветов – от рубинового до бирюзового и тёмного, сумрачного зелёного, – а также миленькие чёрные шляпки, небольшое зеркало, десятки пар туфель с яркими шёлковыми бантами и бархатными шнурками, подбитые мехом пончо, красивые пушистые пальто, роскошные халаты со сложным цветочным узором, а ещё множество чёрных накидок, чёрных перчаток и набитых украшениями ящичков.
Для меня это было чересчур вычурно. И всё-таки… «Вряд ли кто-то станет возражать, если я что-нибудь позаимствую», – подумала я, разглядывая все эти наряды. Может, никто и не помнит, что они здесь висят. А если помнят и возражают – я хотя бы раз в жизни смогу поносить такую роскошь прежде, чем меня отсюда вышвырнут.
Я выбрала платье цвета густого тумана, поднимающегося над топями, и надела его. Сначала оно показалось мне слишком коротким, как будто сшитым на кого-то низенького и полного. Но потом случилось невероятное: нити как будто сместились, пощекотав мне кожу, и, взглянув в зеркало, я, к своему восторгу, увидела уходящий вниз шов и рукава длиной до запястий. В один миг платье село так, словно шилось прямо на меня.
Водя пальцем по ткани, я медленно выдохнула. У платья были очень пышная юбка и корсет из китового уса, который сам застегнулся, отчего мне пришлось резко выпрямиться. Я тихо ойкнула, но потом расслабилась, поняв, что это не столько платье, сколько транспортное средство, и в нём можно перемещаться как в автомобиле. Неудивительно, что богатые люди обычно всегда выглядят такими гордыми: одежда не позволяет им выглядеть иначе.
Я причесалась как можно лучше – смочила волосы водой и безуспешно постаралась зачесать их в одном направлении. Потом несколько раз прошлась по комнате, восхищаясь своим нарядом и радуясь своему решению надеть его. В приливе уверенности я вскинула подбородок и, шурша шёлковыми юбками, выплыла в коридор.
Брэм ждал снаружи, прислонившись к стене и жуя стебелёк жухлой травы. Когда он меня увидел, у него глаза полезли на лоб. На миг я почувствовала себя польщённой, поскольку тоже считала, что выгляжу превосходно. Но потом его тёмные, точно грозовые тучи, брови опустились и он сказал:
– Пойдёмте, мисс. Быстро. Я не знаю, что на это скажет миссис Кантакер.
– Ой, – испугалась я. Моя смелость вдруг покинула меня и скрылась в глубинах коридора. – Я просто подумала…
– Платье очень красивое, – похвалил Брэм и с мученическим видом быстро пошёл прочь. Мне пришлось перейти на бег, чтобы не отстать, и я уже не могла отделаться от мысли, что моя затея с переодеванием всё-таки неудачная. Мы снова прошли по маленькой железной лесенке в самое нутро дома, в коридор для слуг, где под потолком сушились лук и лаванда. Коридор был просторный, довольно холодный и мрачный. Я думала, что здесь повсюду будут сновать повара и судомойки, но увидела только Миннифер: она сидела на груде наволочек и зашивала одну синей ниткой. Миннифер помахала мне, её лицо просветлело – но тут же осунулось, стоило ей увидеть моё платье.
– Ой, – сказала она. – Я не уверена, что это хорошая идея.
– Моя дорожная одежда вся грязная, – попыталась я хоть как-то оправдаться. – Я подумала…
– Нет-нет, всё в порядке, – кивнула Миннифер. – Просто… Понимаешь, это её платье. Она собиралась надеть его на свой день рождения. Только ей так и не довелось.
– Кто? – спросила я. – Ни к чему говорить загадками. Чья это комната, в которую вы меня поселили?
– Греты, – ответила Миннифер, уткнувшись взглядом в наволочки. – Греты Бриджборн. Молодой хозяйки.
Меня пробрала дрожь, и милое платье вдруг стало мне неприятным, корсет впился в спину. Все Бриджборны мертвы…
– Мне жаль, – я покачала головой. – Даже не знаю, почему выбрала его. Пойду повешу на место.
И я бы так и сделала, но, когда я обернулась, в дверях стояла миссис Кантакер и смотрела на меня с жуткой напряжённой яростью. Этим утром она была в строгом фиолетовом платье, немного напоминающем мужской сюртук, на её шее и груди поблёскивали серебряные пуговицы, а юбки развевались сзади как паруса корабля.
– Что всё это значит? – требовательно спросила она, и под её взглядом я застыла как вкопанная.
– Я подумала, что никто не будет против, – тихо ответила я. – Я… – Я хотела сказать: «Прошу прощения», но слова так и не сорвались у меня с губ. Вместо этого во мне вдруг вспыхнула ярость, и я выпалила: – Злюсь.