Однако здесь ни о каком террористическом акте не могло быть и речи. Наоборот, если можно так выразиться, произошел скандал в благородном семействе. Но нужно было действовать. Кто-то из солдат подергал рычажок звонка. Шпербер попытался привести в порядок седло, другой попробовал выправить переднее колесо, третий отвернул болты продавленного багажника.
Все обрадовались велосипеду. После скучных, однообразных дней, монотонно протекающих по служебному расписанию, произошло что-то, не предусмотренное распорядком дня, или, по крайней мере, случилось событие, которое не втискивалось ни в какие рамки служебных распоряжений. Каждого интересовало, кто мог это сделать. Кто осмелился! Как ему или им удалось незаметно скрыться? Это сделано преднамеренно? Были ли свидетели? Большинство считало что велосипед угнали и изуродовали несколько человек. А может, это сделал пьяный обер-ефрейтор, удиравший от дежурного?
Незапланированное событие вызвало волнение, а следовательно, и аппетит, но самое главное — доставило нестандартное удовольствие, поскольку то, что делал обычно Эдди, уже всем приелось. Да и сам Эдди был рад. Он подпрыгнул и шлепнулся задом на седло. Что-то треснуло, и багажник окончательно обломился. Эдди с восторгом ударил по рулю, он вывернулся, ударил по ободьям колес, окончательно смяв их.
Когда после завтрака новобранцы вышли из столовой, велосипед уже исчез.
Моллог знал больше. Во всяком случае, то, что он рассказал Шперберу вечером в своей комнатушке, которую занимал вдвоем еще с одним ефрейтором, звучало правдоподобно: лейтенант Вольф и один из новобранцев поехали на автомобиле в соседнее местечко. Какой-то унтер-офицер видел их в кабачке. Оба сильно набрались, а канонир, пожалуй, больше лейтенанта. Вольф с новобранцем подъехали к военному городку. Постовой, знакомый Моллога, потребовал от канонира увольнительную. Вольф сунул ему свое служебное удостоверение. Как офицер, он имел право входа и выхода из городка в свободное от дежурства время. Но постовой не удовлетворился этим. Вольф приказал вызвать дежурного унтер-офицера. Тот отправил несговорчивого солдата в караульное помещение. Затем дежурный поднял шлагбаум. У въезда стояло несколько других задержанных вояк под хмельком. Когда шлагбаум поднялся, один пьяный схватил стоявший у контрольно-пропускного пункта служебный велосипед, сделал на нем пару кругов у шлагбаума, затем на багажник вскочил его собутыльник, и оба исчезли из поля зрения дежурного.
Нужно было бы написать о происшедшем рапорт. Но дежурный не хотел стать посмешищем в части и внес в книгу происшествий следующую запись: «Двое друзей поехали прокатиться на велосипеде…»
— Кто был второй? Моллог не знал.
— Марка автомашины? — спросил Шпербер.
— БМВ.
— А что с велосипедом?
— К рапорту приложена исчерпывающая дефектная ведомость.
— Понятно, а подъем на следующую ступеньку ведет уже к подозрению в саботаже. Ведь ущерб, причиненный велосипеду, остается без возмещения.
Они расстались. Шпербер пошел по коридору. «Что же где-то может еще произойти? — думал он. — Например, взрыв отопительной системы или телевизора в комнате отдыха, само собою разумеется, без жертв. Или молния ударит во флагшток. Все может случиться».
Шпербер цокал подковками на каблуках ботинок по каменным плитам. Желтые и красные искорки вылетали из-под каблуков. Стены, до потолка покрытые кафелем, отбрасывали громкое эхо.
Впервые он заметил, что в конце коридора были узкие окна. Взгляд сквозь них на соседний темный блок обнаруживал в этом здании такой же слабо освещенный коридор с такими же окнами. За вторым блоком стоял третий: все строения застыли одной шеренгой, словно солдаты по команде «Равняйсь».
Отлогая лестница на первый этаж днем бралась штурмом, столько здесь сновало народу. На кованых перилах красовались стилизованные мечи, обвитые гирляндами дубовых листьев.
Поскольку сотни людей при движении терлись руками о перила, поручни были выложены эбонитом. Можно было получить удар в тысячу вольт, если бы их непрерывно натирали шерстяными рукавами. Далее шел коридор. Коридор? Это слово ассоциировалось у Шпербера со школой. Да, Польша. Нет, Данциг. Все равно. Предвоенная истерия, мобилизация, огонь, война. Да, тогда здесь для многих, должно быть, в последний раз распахнулись двери классов. Дежурный унтер-офицер крикнул не своим голосом: «Тревога!» — и двери в последний день августа 1939 года остались открытыми. Внизу стояли автомобили с заведенными моторами.
Они выскочили тогда в коридоры из всех сорока восьми классных комнат. Интересно, какое выражение было на их лицах? С воодушевлением ли отправились солдаты вермахта 1939 года в поход на Польшу? Ликовали ли члены их семей по поводу польского похода и участия в нем близких? Неужели родственники считали тогдашних солдат героями? Он не мог себе этого представить. А задумывались ли тогда немцы вообще о причинах войны, о том, имеет ли Германия право напасть на Польшу?