Иногда для того, чтобы как следует погулять в конце недели, продолжил Бустер, требуется немало денег. Он знает, солдатское денежное содержание скромное. Может быть, Шпербер нуждается в деньгах?
Нет. Шпербер больше не может ничего добавить по этому делу, которое, как он полагает, собственно, и не является никаким делом. Но ему очень хотелось бы узнать от господина капитана Бустера, почему воскресная прогулка по расположению батареи вызывает столь сильное подозрение.
Пусть Шпербер не ломает голову, делу уже дан надлежащий ход.
Что это означает?
Вопросы безопасности такого рода в самой части не расследуют. Это дело МАД,[12] военной контрразведки. Для него же, капитана Бустера, Шпербер останется канониром Шпербером, таким, какой он есть, и командир батареи хочет и должен составить свое мнение о нем только на основании официальных результатов о прохождении им службы и письменных характеристик его инструкторов. Но эс-два,[13] офицер безопасности, хочет его видеть. Теперь Шперберу предстоит явиться к нему.
Бустер протянул руку. Это кое-что значило в данной ситуации, но Шпербер нехотя пожал ее.
Эс-два, обосновавшийся в штабе подразделения, тщательно сверил личные данные.
Не состоял ли Шпербер до службы в какой-нибудь молодежной группе?
Нет.
В студенческой организации?
Нет.
А в политической партии?
Нет.
Не проживает ли кто-либо из его родственников или знакомых в ГДР или в каком-либо другом государстве восточного блока?
Нет. А здесь что — допрос?
Шпербер может не отвечать. Ничего. Ни слова. Но он, эс-два, не советовал бы так поступать.
Итак: был ли он, хотя бы раз, в ГДР?
Да.
Когда это было?
Два года назад.
И как долго он там находился?
Несколько часов.
С кем он ездил?
Один.
А где именно он был в ГДР?
В Восточном Берлине.
С какой целью предпринял туда поездку?
В театр.
В театр. Эс-два повторил слово «театр» вполголоса, что-то записывая. После каждого ответа он делал заметки. Не вступал ли Шпербер в Восточном Берлине, продолжил офицер безопасности, в контакт с тамошними официальными учреждениями?
Нет.
Он знает, что солдат бундесвера, в том числе и будущий, не имеет права без разрешения ездить в ГДР?
Да.
А какой смысл он видит в воинской повинности?
Шпербер запнулся.
— На этот вопрос я не хотел бы сейчас отвечать, — ответил он наконец.
Эс-два любезно разъяснил: Шпербер вообще мог бы отказаться от службы в бундесвере, если ему не хотелось. Закон позволяет это. Но он все же решил пойти в армию после посещения Восточного Берлина. Что он думает на сей счет?
— Об этом я еще не думал.
А не создалось ли у него впечатления, что и некоторые другие солдаты седьмой батареи думают так же, как и он?
Об этом Шпербер ничего не мог сказать.
Офицер безопасности поднялся. Пусть Шпербер прочтет в соседней комнате изложение донесения и протокол, а затем снова явится к нему, чтобы подписать каждую страницу протокола.
Через несколько минут перед Шпербером уже лежали документы. Он нашел: они в порядке. Но все же исправил одну фразу. В донесении говорилось: «Подозрительный тип пытался забраться в кабину водителя транспортера для личного состава». Теперь там стояло: «Вышеозначенный забрался на подножку кабины водителя и рассматривал внутренность кабины через стекло дверцы».
Подходя к зданию, где была расположена батарея, Шпербер заметил, что несколько выходящих на дорогу окон раскрыты. Перерыв в честь НАТО — так называли солдаты эти минуты отдыха между занятиями. В окнах торчали солдатские головы. Он вообразил, что головы следят за тем, как он шагает.
В солдатской столовой сейчас было свободно. Он выбрал место у окна. Бросил взгляд наружу. Вон там бортик бетонной дороги, по которой он только что шел. Сзади него вырос хозяин.
— Что, из отделения народной полиции? — пошутил он. «И этот знает, — подумал Шпербер. — Откуда? А-а, начхать на все это!» Он подавил вырвавшийся смешок:
— Нет, из команды особого назначения. Пожалуйста, один кофе.
— Слушаюсь, господин трупп-фюрер![14] — шутливо продолжил хозяин. Как и большинство гражданских, он любил напускать на себя подчеркнуто военный вид.
Но почему, собственно, связывают его, Шпербера, тогдашнюю кратковременную поездку в Восточный Берлин с воскресной прогулкой? И что общего со всем этим имела бы бабушка в Праге, если б такая на самом деле у него оказалась? Что интересного в этом «страшном» восточном блоке, о котором столько разговоров, что они всем приелись? Он оглядел свое обмундирование: что еще необычного в нем, Шпербере? Может быть, что он охотно бегал на длинные дистанции, что вел себя тише других? А может быть, то, что он знал одну русскую народную песню и что, дай бог памяти, по крайней мере один раз насвистывал ее во дворе казармы.
— Сахару в кофе?
— Нет.
Тишина. Потом чашка звякнула о поднос, кофе перелился через край.
— Что-нибудь еще прикажете?
— Счет.
Шпербер заплатил и осушил чашку теплого кофе одним глотком. Он распахнул обе половинки качающейся двери. С отсутствующим видом, не обращая внимания на свою выправку, пошел вдоль улицы.
— Рядовой! Вы что, разучились приветствовать или вы меня не видите?
Шпербер автоматически встал «смирно» перед Вольфом. Ему вспомнился Бартельс, но он спокойно ответил:
— Я вас просмотрел, господин лейтенант.
Вольф пристально вгляделся в Шпербера. Слишком пристально и чересчур долго, нашел Шпербер. Потом Вольф сказал:
— Вы отнюдь не производите впечатления аккуратного человека. Причина, пожалуй, в фасоне вашей прически. Волосы скрывают воротник. Они длиннее по меньшей мере на шесть сантиметров.
— Так точно, господин лейтенант! Шесть сантиметров.
— Обратитесь немедленно за разрешением на выход в городок.
— Так точно, за разрешением.
Магазины и лавочки в гарнизонном городке около полудня закрывались на два часа. Семейные ефрейторы и унтер-офицеры, которым вместо пайка выдавалось денежное довольствие, в обеденное время занимались покупками. Вот тогда-то и шла бойкая торговля. А в полдень здесь была открыта только парикмахерская.
Шпербер зашел в салон Засса, длинноватое помещение, одна часть которого служила залом ожидания, а вдоль стен другой выстроилось несколько подслеповатых зеркал. Перед зеркалами фаянсовые умывальники. Он повесил фуражку на вешалку и занял свободное кресло.
Когда пальцы господина Засса, возникшего в зеркале за спиной Шпербера, ощупали его голову, как будто парикмахер готовился снять анатомические размеры его черепа, Йохен спросил себя, пройдут ли эти толстые пальцы сквозь кольца ножниц.
— Что мы желаем?
Череп мастера напоминал переполненный кратер вулкана. Взъерошенный венчик волос огибал затылок (чем не кратер?), из которого на лицо, как лава, изливался густой розовый цвет. В зеркале эта голова косо склонилась над Шпербером, как на семейной фотографии — два брата, да и только. Это было неприятно Шперберу. Но он дал мастеру знак начинать.
Что ж, возможно, с точки зрения дежурного офицера, случившееся со Шпербером происшествие действительно подозрительно. Это не было похоже на воскресную прогулку. Какой-то подозрительный солдат высматривал что-то в кабине водителя, нажимал на ручку дверцы. Потом он решительно стал крутить зеркало, весьма вероятно, чтобы оторвать его и им разбить стекло дверцы. А сначала хотел по-шпионски высмотреть, что там внутри. И когда диверсант готовил свое черное дело — собирался заклинить рулевую колонку, подсыпать сахар в бак, обрезать электропроводку к свечам зажигания, подложить взрывчатку под сиденье водителя, — вот тогда-то он и был схвачен…
На Шпербера набросили пеньюар, потом сунули ему в руки какой-то иллюстрированный журнал. Шпербер откинулся назад и стал его перелистывать. Господин Засс принялся за стрижку, затем щелкнул ножницами в воздухе.
— Прошу, не угодно ли господину взглянуть?
Шпербер выпрямился. Как, уже готово?
12
МАД, сокращение от Militärischer Abschirmdienst